В значительных произведениях, как правило, первые страницы содержат зерно всего замысла. Это можно сказать о * Мертвых душах”, “Преступлении и наказании”, “Войне и мире”. О “Преступлении и наказании” Достоевского сам Л. Толстой говорил, что дальше “рассказывается и повторяется то, что вами было прочитано в первых главах.... ” В “Войне и мире”, казалось бы, сцена в салоне Шерер, которой открывается произведение, отнюдь не повторяется. Просто мы как бы окунаемся в гущу событий, сразу же оказываемся среди героев книги, захвачены потоком жизни. Но значение сцены не только в этом. В ней, конечно же, хотя и не так явно, как в первых эпизодах романа Достоевского, намечены все основные проблемы произведения, первые же слова, которые звучат в салоне, — рассуждения о Наполеоне, о войнах, об Антихристе. В дальнейшем это найдет продолжение в попытке Пьера убить Наполеона, в его подсчетах числового значения имени этого “Антихриста”. Вся тема книги — война и мир, истинное величие человека и ложные кумиры, божеское и дьявольское. По расстановке действующих лиц сцена напоминает пьесу “Горе от ума”. Только что оказавшийся в петербургском свете Пьер попал, “как Чацкий с корабля на бал”, в общество, которому он чужд и которого он совершенно не понимает. Подобно Чацкому, Пьер вступает в ненужные споры, восстанавливает против себя все общество, рискуя заслужить репутацию сумасшедшего. В среде бежавших от Наполеона роялистов-эмигрантов п русских царедворцев Пьер провозглашает, что “революция была великое дело”. Как и Чацкий, Пьер не понимает, перед кем он “мечет бисер”, и, говоря словами Пушкина, мы должны признать, что Пьер, как Чацкий, “совсем не умный человек, но Грибоедов очень умен”. Вмешательство Болконского, к счастью, послужило к прекращению спора, погасило страсти. Однако напрасно после приема у Шерер князь Андрей предупреждает Пьера насчет его дальнейшего поведения в свете. Пьер, увы, едет кутить к Курагину....

Вернемся в салон Анны Павловны. Главное для нас — проследить, как завязываются основные линии героев книги в этой первой сцене. Пьер, конечно, станет декабристом, это понятно по его поведению уже с первых страниц. В. Курагин— хитрец, в чем-то напоминающий Фамусова, но без его теплоты и велеречивости, обрисованной, однако, Грибоедовым не без симпатии.... Петербургская публика — это все-таки не московское барство. Василий Курагин —расчетливый, холодный проходимец, хотя и князь, и в дальнейшем будет искать ловкие ходы “к крестику ли, к местечку”. Анатоль, его сын, о котором он упоминает в разговоре с Шерер, “беспокойный дурак”, причинит много горя Ростовым и Болконским. Другие дети Курагина — Ипполит и Элен —безнравственные разрушители чужих судеб. Элен уже в этой первой сцене далеко не так безобидна, как может показаться на первый взгляд. В ней еще не было и тени кокетства, но она вполне сознает свою красоту, “предоставляя каждому право любоваться”.... Многозначительная деталь! Улыбка ее “неизменна” (самое ужасное, что может быть в человеке, по мнению Толстого, —это его духовная неподвижность), а выражение лица Элен полностью зависит от выражения лица Анны Павловны — Толстой специально это подчеркивает. Три женщины в салоне, Шерер, Элен и Лиза, играют роль как бы трех парок, богинь судьбы. М. Гаспаров интересно сопоставляет “прядильную мастерскую” Шерер с работой богинь, прядущих нить человеческой судьбы. Другой мотив, связывающий “Войну и мир” с античностью, —античная красота Элен. Эта же античная красота делает ее похожей на бездушную статую.

Линия князь Андрей — Лиза будит воспоминания о гомеровской “Одиссее”. “Так надо”, — говорит Болконский, объясняя причины своего близящегося отъезда на войну. Лиза Волконская, по контрасту с мертвенностью Элен, оживленная и деятельная, играет роль Пенелопы (князь Андрей в разговоре с Пьером подчеркивает ее верность и преданность), но какой-то рок заставляет Болконского-Одиссея, ощущающего глубокий разрыв со всем окружающим, резко порвать с привычным укладом и идти навстречу неизвестности и возможной гибели. Вообще из всех действующих лиц, появившихся в первой сцене, Болконский наиболее загадочен и вызывает наибольшее уважение.

Смысл сцены у Анны Павловны перекликается с эпилогом книги. В эпилоге опять возникают споры о мире и войне, там присутствует маленький сын князя Андрея, незримо присутствовавший и тогда в салоне Шерер. Ключевой момент сцены — обсуждение слов аббата Морио о вечном мире. Хотя аббат больше не появился на страницах “Войны и мира”, главное слово произнесено, и великая книга открывается и заканчивается спором о возможности вечного мира. Такой проект, конечно, в идеале возможен, проблеме вечного мира и посвятил свое творение Лев Толстой. Непревзойденный, разумеется, с тех самых пор, как на землю пришел Христос, проект, способный послужить во благо всему человечеству.