Обряды и обычаи славян на Руси в XIII-XIX вв.

Введение.

Какая жизнь отликовала,

Отгоревала, отошла!

И все ж я слышу с перевала,

Как веет здесь, чем Русь жила.

Я. Рубцов

В XX веке Россия раскрестьянилась. Ушел в прошлое огромный материк

русской народной культуры, лишь сейчас осознаваемый нами как величайшая

ценность. Но крестьянская цивилизация, создававшаяся в нашей стране сотни

лет, имеет в лице ныне живущих стариков своих последних свидетелей. Еще

живы люди, пахавшие по единоличному, мерившие день уповодами, а год —

постами и мясоедами. Находившиеся внутри великого круговорота природы. Их

рассказы о прошлом драгоценны, поскольку они видят тот, оставленный в

прошлом мир изнутри, а не снаружи, как мы.

Для нас пока непредставимы ценности этого мира, его атмосфера,

миропонимание людей, то есть — то идеальное, что не фиксируется ни в каких

документах, поскольку это повседневность, но для нас сейчас загадочно не

менее чем сокровища скифских курганов. Соха, выставленная в музее, мертва,

поскольку пахарь, для которого она была частью жизни, никогда уже не

покажет нам своей работы. Но наши старожилы, родившиеся в начале этого

века, еще могут многое рассказать. Постараемся увидеть мир крестьянской

России первой половины XX века, воссозданный на основании такого рода

рассказов стариков-крестьян. Мы можем увидеть самое ценное и самое главное,

то — без чего мертвы горы специальной информации об эпохе — отношение людей

друг к другу, природе, одежде, пище, власти. Попытаемся взглянуть на мир

крестьянской культуры как на остановленное время, самостоятельную ценность,

а не преддверие нашего дня. Это был гигантский, полнокровный, бурлящий мир,

в котором жили.

1.Порядки, характер и обычаи русского народа.

1.1Рождение младенца.

Зажиточные люди ставили родильные столы, а крестьяне приготовляли особое

пивцо и брали для того разрешение от начальства. Родильницы получали от

гостей подарки обыкновенно деньгами. Это соблюдалось и у знатных, но только

для исполнения обычаев; ибо родильнице в доме боярском давали по золотому.

Русские спешили крестить младенца, и чаще всего крещение происходило на

восьмой день, но иногда и в сороковой, так как эти числа напоминали в

младенческой жизни Иисуса Христа события обрезания и сретения. Имя изрекали

чаще всего случайно, по названию святого, память которого отмечалась в день

крещения. Крещение происходило у всех сословий в церквах и в домах

допускалось только по болезни или крайней слабости новорожденного и

непременно не в той комнате, где он рожден, так как та комната долгое время

считалась оскверненной.

Выбор восприемника падал чаще всего на духовного отца или родственника.

При крещении на новорожденного надевали крест медный, серебряный или

золотой, который на нем оставался на всю жизнь. Восприемнику священник

возлагал на шею белый платок и связывал его обоими концами; а по окончании

обряда платок этот снимался и оставался в церкви. После обряда в тот же

день учреждался крестинный стол, и при этом кроме гостей кормили и нищих.

Царь в день крещения делал торжественный стол для патриарха, духовных

властей и светских сановников; по окончании обеда духовные благословляли

новорожденного, а прочие гости подносили ему дары. В царском быту это был

единственный раз, когда царское дитя показывали до совершеннолетия; с тех

пор оно долго оставалось в глубине царских хором. Крещение царского

младенца не ограничивалось одним обычным крестинным столом.

По городам и монастырям ездили жильцы с грамотами, возвещавшими о

рождении царского детища, и все монастыри спешили везти новорожденному

подарки; тем, которые мало давали, замечалось, что они мало желают добра

новорожденному из царского дома.

Духовное рождение считалось значительнее телесного, и оттого день

рождения оставался незаметным, а день ангела или именины во всю жизнь

праздновался каждым, кому позволяло состояние.

1.1.1 Родины у пермяков.

Пермячка вообще мало обращает внимания на беременность и работает, как и

вне беременности, до последних часов. Зимой — если пермячка дома, она

удаляется для разрешения в баню, а летом — в хлев, впрочем, из хлева, хотя

это и летом, она все же, разрешившись от бремени, идет в баню и часто сама

ее затопляет, если нет при ней домашних женского пола. Если же родит в

дороге, в поле или на пути к дому, то неминуемо топят баню там, куда она

придет.

Повивальная бабка называется у них гог-баба, то есть пуповая баба, или

бабитчись-баба, то есть — повивальная. Ее призывают нередко перед родами,

но чаще после родов. Эти бабки у них — старухи из числа тех, которые по

себе подобных случаев много испытали и знают при этом много молитв,

заговоров, умеющие лечить в случае трудных родов и знающие приметы.

Родильница перед родами, прежде всего, развязывает на себе все узлы,

снимает пояс, дубас, расплетает косы, иногда разрывает стан рубашки. Это,

по мнению пермячек, облегчает и ускоряет роды. Но если, вопреки такой

предосторожности, она «мучится», то бабка приводит ее в избу, раскрывает

стол скатертью, ставит на нее хлеб, соль и брагу; потом отодвигает стол от

лавок, распускает на родильнице всякие какие бы то ни было узлы и трижды

обводит ее вокруг стола, каждый раз приговаривая: «Как скоро раба (такая-

то) обойдет круг стола, так скоро и родит», затем берет с божницы образ,

обмывает его свежей водой над дном опрокинутого ведра, которая при этом

скопится на обороченном кверху донце, дает пить родильнице из трех мест,

поворачивая ведро по солнцу; в заключение оставшейся водой спрыскивает

родильницу врасплох, чтобы испугом ускорить акт разрешения, а домашние с

той же целью неожиданно производят тревогу, крича в избе или под окном на

улице что-нибудь такое, что способно возбудить чувство испуга, напр.:

горим! пожар!.. Такими средствами достигают разрешения родильницы от

бремени... После родов уводят в баню родильницу. Неблагополучные роды

бывают очень редки благодаря крепкой натуре пермяцких женщин.

Какие бы ни случились роды: трудные или легкие, во всяком случае, первое

дело бабки приготовить в бане «воду от уроков». Вода для этого

употребляется непременно речная, бабка нарочно ходит за ней с чистым ведром

и зачерпывает ее всегда по течению реки. Возвратившись с реки в баню и

сотворив Иисусову молитву, бабка погружает в ведро правую руку и, зачерпнув

там горстью воду, спускает ее по руке через локоть в нарочно приготовленный

туес, нашептывая: «Как вода на локте не держится, так на рабе Божьей (имя

родильницы) ни уроки, ни призоры не держались». Таким образом, черпается

воды тридевять локтей (то есть три раза по девяти, 27), которые всегда

считаются с отрицанием, как говорится, «сзади»: не одна, не две, не три, не

четыре... и т. д., до девяти, потом считаются вторые и третьи девять. С

молитвой, спустив в эту воду три накаленные докрасна уголька, бабка горстью

правой руки через локоть левой льет эту воду трижды на крайний камень

каменки, потом трижды на дверную скобку, придерживая туес так, что пролитая

вода опять стекает в него же; при этом каждый раз она приговаривает: «Как

на камне (или скобе) вода не держится, так на рабе Божьей (имя) ни уроки,

ни призоры не держитесь!» Этим кончаются чары над водой, и она после этого

считается так сильно заговоренной, что ни один колдун делается не в силах

уничтожить ее целительную силу. Затем бабка ставит родильницу лицом на

восток — если только она может стоять, — в противном случае сажает ее на

банный порог и три раза брызжет ей в лицо набранной ею в рот наговоренной

водой, приговаривая: «Как вода на лице не держится, так на рабе Божьей

(имя) ни уроки, ни призеры не держитесь!» Вылив из туеса остальную воду

родильнице на голову, бабка подхватывает воду при ее падении с головы в

правую горсть и брызжет ею на, каменку из-под левой своей ноги.

В доме между тем приготовляют родильнице теплую брагу, а у кого есть — и

рыбные пироги. Родильница остается с бабкой два, три дня и более в бане,

смотря по состоянию своего здоровья, по выходе же вскоре принимается за

свои обыкновенные домашние занятия. Принеся новорожденного в первый раз в

избу, бабка передает его на руки отцу, который сам кладет его в люльку и

тем как бы официально признает его своим дитем.

Вскоре после родов в пермяцких семьях были крестины. Для этой цели

зажиточные отцы приглашают священника к себе в дом; у всех же прочих,

составляющих большинство, бабки приносят новорожденных для крещения в

церковь во всякую пору года в ближайшие после родов дни. Разумеется, бывают

случаи, что крещение следует иногда тотчас после родов. При крещении

родители редко просят священников дать то или другое имя ребенку;

обыкновенно эта статья предоставляется решению самого священника, который и

дает ребенку имя святого, которого память празднуется в день крещения или

ближайший к нему. Восприемниками от купели родители назначают кого-либо из

родственников или иногда из коротко знакомых; их приглашает обыкновенно

отец. Никаких расходов по этому случаю, восприемники не делают, заметьте:

крест, пояс, рубашка, ризки — холст, на который принимают от купели, —

бывают хозяйские, домашние. Если восприемницей бывает девушка, то

случается, что во время крещения она распускает свою косу у затылка в один

пучок; когда новорожденного крестят дома, то после совершения таинства отец

угощает священника дома вместе с кумом и кумой обедом.

Крестные отец и мать у пермяков уважаются как близкие родные. Спустя

шесть недель после крещения восприемнице приносят от крестника подарок —

холстину аршина в два длиной. В день своего ангела, для выражения почтения,

крестники или крестницы ходят иногда к своим восприемникам, если они живут

близко, с челпанами хлеба. Восприемники отдаривают малюток деньгами.

Понятно, что отдарки бывают невелики и ограничиваются двумя, тремя

копейками серебром.

В доме родителей новорожденному приготовляли люльку, называемую

дютыпятан. Люльку эту привешивают обыкновенно под полатями, или грядками,

на едва гнущемся очепе (шесте). Вместо постели кладут грязные обноски

одежды и разное грязное тряпье. Полога у колыбели не бывает.

Пермячки по большей части кормят сами детей своей грудью и всегда около

года; некоторые дают ребенку рожок с коровьим молоком. Чуждые всякой

застенчивости, пермячки кормят грудью открыто как при домашних, так и при

посторонних. Отнимают детей от груди, кормя их перед наступлением года

коровьим молоком, а потом крошками хлеба в горячих щах или просто в горячей

воде, а коль скоро дитя достигло полуторагодовалого возраста, то кормят

тем, что едят взрослые.

1.2 Именины.

Духовное рождение считалось значительнее телесного, и оттого день

рождения оставался незаметным, а день ангела или именины во всю жизнь

праздновались каждым, кому позволяло состояние. С утра именинник или

именинница рассылали гостям именинные пироги; знатность лица, которому

посылались пироги, измерялась величиной посылаемого пирога. Гости, по

приглашению, сходились на именинный стол и приносили именинникам подарки;

духовные благословляли именинников образами, а светские подносили материи,

кубки или деньги. В царском быту царь в день своих именин, по выходе из

храма от обедни, раздавал из своих рук именинные пироги; то же делала

царица у себя в свои именины. Совершеннолетние царевичи от себя раздавали

именинные пироги, а в день именин царевны или малолетнего царевича раздавал

пироги от именинника царь. Но все-таки почиталось необходимым, чтобы от

именинника были розданы пироги. Если боярин или окольничий был именинник,

то являлся с пирогами к царю; царь принимал пирог и спрашивал именинника о

здоровье, потом именинник представлялся царице и также подносил ей пироги.

С другой стороны, царю, как и частным лицам, на именины подносили

подарки, как и подносимые царю в других случаях, они уже обратились в

закон. Все торговые люди должны были поднести царю подарки, которые

отсылались на казенный двор и с казенного двора продавались; нередко

случалось, что купец покупал на казенном дворе ту самую вещь, которую когда-

то подарил царю, и теперь подносил ее государю в другой раз. За именинными

столами приглашенные гости пели многолетие, а после стола именинник со

своей стороны иногда одаривал гостей; по крайней мере, так водилось у

царей. У русских долго было в обычае кроме христианского имени иметь еще

другое прозвище, или некрещеное имя; обычай этот водился в удельные времена

между князьями, которые кроме крещеного имени всегда имели еще княжье,

старославянское, и более были известны под последним. В XVI и XVII веках мы

встречаем множество имен и прозвищ, которые существовали вместе с крещеным

именем и употреблялись чаще последнего, так что и в деловых бумагах

назывался человек не христианским именем, а прозвищем; напр. Смирный,

Первый, Девятый, Злодей, Козел, Паук, Русин, Злоба, Шестак, Неупокой,

Нехорошко, Беляница, Дулай, Май, Доспелко, Распуга, Мясоед. Даже священники

носили такие имена. Иногда было три имени: прозвище и два крещеных имени —

одно явное, другое тайное, известное только тому, кто его носил, духовнику

да самым близким. Это делалось по тому верованию, что лихие люди могут

делать ему вред разными способами, и вообще иногда легко сглазить человека.

Поэтому в глазах людей прикрывались чуждым именем, скрывая настоящее.

Случалось, что человека, которого знали за какого-нибудь Ивана, после

кончины на погребении называли Павлом и тут узнавали его имя. Случалось,

что крещеное имя переменялось по воле царя; напр., девицу Марию Климову,

взятую на царский двор в 1653 г. с намерением быть ей невестой государя,

переименовали Анастасией; но когда Государь не захотел взять ее к себе

женой, тогда она опять стала Марией. Другие, особенно беглые,

самопроизвольно переменяли свои имена и прозвища и оставались навсегда с

новыми, так и записывались.

Прозвища классические, столь обыкновенные в семинариях, были в

употреблении еще в XVII веке, ибо в 1635 году встречается фамилия

Нероновых.

1.3 Старинные женитьбы и свадьбы.

Русские женились вообще очень рано; бывали случаи, что жених имел только

12 или 13 лет. Нужно заметить, этим родители спешили удалить юношу или

девушку от соблазнов холостой жизни, так как вообще по тогдашним понятиям

непозволенные любовные связи считали грехом непростительным и незамолимым и

ставили наравне с тяжкими преступлениями.

Редко случалось, чтобы русский оставался неженатым, разве только болезнь

или обещание вступить в монастырь. При женитьбе жених и невеста часто не

знали друг друга и под влиянием родителей играли страдательную роль.

Нравственные понятия того времени не позволяли соблазняться молодым людям

обоего пола, и даже жених не имел права сказать о том, что он хочет

жениться, находясь в полном повиновении родителя. Только тот мог вполне

распоряжаться по собственному соображению, когда был в зрелом возрасте,

вступал во второй брак или вовсе не имел родителей. Сами цари действовали

таким образом. Михаил Федорович предлагал дочь свою за датского принца.

Иногда браки начинались по воле высших особ; так цари и великие князья

женили своих бояр и ближних людей и сами выбирали им невест, а господа

совершали браки между своими слугами, также не испрашивая их согласия. При

царе Алексее Михайловиче правительство, желая умножить народонаселение в

Сибири, хотело непременно, чтобы пашенные крестьяне, там поселенные,

отдавали дочерей своих за ссыльных; но так как честные поселяне не хотели

брать себе в зятья мошенников и воров, то их принуждали к тому силой и

брали за ослушание большую пеню.

В старину брак совершался так: родители, предприняв намерение женить

своего сына, советовались со своими ближайшими родственниками и часто не

говорили об этом жениху; избравши семейство, с которым не стыдно было

завести родственную связь, они посылали к родителям невесты свата или сваху

для предварительного объяснения.

Если родители невесты не желали вовсе отдать дочь свою за предлагаемого

жениха, то имели ту же, как и ныне, отговорку на молодость дочери. При

согласии же заявляли его тотчас, но все-таки не спешили, по-видимому,

ссылаясь на то, что они будут советоваться с родственниками, и назначали

день решительного ответа.

Когда, наконец, давалось согласие, сват или посредник просили дозволения

видеть невесту. Случалось и так, что дозволения этого не давалось, иногда

из кичливости, а иногда по безобразию невесты. Но чаще случалось, что

родители соглашались показать невесту, и тогда приезжала мать жениха или

посылалась женщина, называемая смотрительницей, но все-таки смотрел невесту

не жених. Показ невесты происходил различным образом. Иногда смотрительницу

вводили в убранную комнату, где невеста стояла в лучшем своем наряде, с

лицом, закрытым покрывалом; иногда же невеста сидела за занавесом, и

занавес отдергивался, когда приближалась смотрительница. Смотрительница

прохаживалась по комнате, заговаривала с ней, стараясь выпытать, умна ли

она, хороша ли, не безъязычная ли и речью во всем исправна ли. Бывало, у

родителей дочь-невеста урод, то показывали младшую дочь, а то и служанку

показывали смотрительнице. Так как жених не имел права видеть невесту до

брака, то должен был довольствоваться теми сведениями, которые сообщала

смотрительница. Он узнавал обман только после венчания. Обманутый жених мог

жаловаться духовным властям; производился розыск, допрашивали соседей,

знакомых и дворовых людей, и если обман открывался, то виновного наказывали

кнутом и брак расторгали; но это случалось очень редко, чаще подводили дело

так, что жених должен был жить со своей новобрачной, и ему тогда говорили

позднее нравоучение: «Не проведав доподлинно, не женись».

За то муж, в утешение себе, колотил свою жену, принуждал ее постричься,

а иногда тайно умерщвлял: поэтому некоторые женихи, чувствуя в себе

довольно силы и значения перед семьей невесты, настаивали, чтобы ему

дозволили самому видеть невесту, и родители позволяли, если дорожили

женихом. Но тогда этому жениху было трудно отделаться. Видеть невесту и

отказаться от нее считалось бесчестием, и родители невесты могли напутать

на жениха духовным властям много такого, что и не снилось жениху, и вовлечь

его в беду и ответственность.

И ныне есть в обычае в старинных русских семействах и особенно между

провинциалами-староверами, что родители, не спрашивая согласия своих детей,

соглашаются между собой и насильно совершают брак ради своих дружеских

отношений, коммерческих выгод или хорошего собутыльничества.

Великокняжеские, а впоследствии царские свадьбы начинались смотром

девиц. Собирали из разных мест девиц дворянских фамилий, и царь смотрел на

них и выбирал из них ту, которая ему нравилась. Когда великий князь Василий

Иоаннович собирался жениться, то на смотр ему предоставили полторы тысячи

девиц. Иоанн Васильевич Грозный приказывал князьям, дворянам и детям

боярским отовсюду свозить своих дочерей. В. Новгородской области из всех

пятин все помещики должны были свозить дочерей своих к наместнику, и

наместник обязан был их представлять к царю по требованию. Это была

обязанность отцов, и кто оказывался виновным в непослушании, тот

подвергался опале и даже казни. Эта честь, как говорит проф. Костомаров, не

слишком соблазняла отцов, так как тогда многие вяземские, дорогобужские

дворяне получили выговор за промедление. При втором бракосочетании царя

Алексея Михайловича девицы были собраны в дом Артамона Сергеевича Матвеева,

и царь, в противность принятому издавна обычаю не посещать домов своих

подданных, смотрел на них в окошко из потаенной комнаты. Он выбрал трех и

приказал доверенным женщинам (может быть, бабкам) освидетельствовать их

душевные и телесные достоинства. И потом уже, по рекомендации этих

смотрительниц, избрал Наталью Кирилловну. Избранную царскую невесту брали

во дворец, облекали в драгоценные одежды, нарекали царевной, причем она

жила до самого брака в совершенном отчуждении от царя. Таков был народный

обычай: сам царь до бракосочетания имел право только раз видеть свою

невесту.

После смотра происходил сговор, первая часть брачного праздника или

вступление к торжеству. Сговорный день назначался родителями невесты.

Родители жениха, сам жених и его близкие родственники приезжали к ним. Это

случалось иногда до обеда, иногда после обеда, вечером, смотря по тому, как

угодно было это назначить родителям невесты. Тут родители невесты принимали

гостей с почестями, выходили к ним навстречу, кланялись друг другу до

земли, сажали гостей на почетных местах в переднем углу под божницей, а

сами садились возле них. Несколько времени проходило в молчании, глядя друг

на друга. Этого требовало приличие того времени.

Потом или отец жениха, или родственник жениха, человек близкий говорил

речь такого смысла, где высказывалась причина приезда и доброе его

назначение. Родители невесты необходимо должны были отвечать, что они рады

этому приезду. После того писалась рядная запись, где означалось, что обе

стороны постановляли: в такое время жених обязывался взять себе в жены

такую-то, а родственники ее должны были выдать и дать за нею такое-то

приданое. Сроки были различные, смотря по обстоятельствам: иногда свадьбы

свершались и через неделю после сговора, а иногда между сговором и

венчанием проходило несколько месяцев. Приданое, как и теперь, всегда было

важным условием русской свадьбы и состояло в постели, платьях, домашней

утвари и украшениях, в рабах и деньгах и недвижимых имениях, если девица

принадлежала к дворянскому происхождению. От жениха ничего не требовалось;

старинный обычай давать за невестой вено в XVI и XVII столетиях совершенно

исчез. Обыкновенно приданое доставлялось в дом новобрачных после свадьбы;

но недоверчивость родителей жениха нередко достигала того, что вызывала

немедленное исполнение обещанного по пословице: «Денежки на стол, девушку

за стол». Роспись приданого в прежнее время называлась рядною записью, где

писалось подробно все, что давалось за невестой; причем в противном случае

договаривалась неустойка или попятное. Та сторона, которая отступала,

обязывалась платить известную сумму. Такие суммы были велики, смотря по

состоянию, и всегда таковы, что могли быть отягощением для нарушителя

своего обязательства. Рядную запись писал подьячий, которого нарочно для

того приглашали. Случалось, что в той же рядной записи прибавлялось в виде

условия, чтобы мужу не бить своей жены; чтобы при случае можно было

взыскать обиду судом. Эта мера считалась необходимой, потому что в

противном случае новобрачный мог в полной мере выражать свою лютость и

досаду безнаказанно над супругой.

При сговоре невесты в то время не было. Но по окончании условии одна из

женщин, принадлежащих к членам семейства или состоя в близкой родне

невесты, приносила жениху и сопровождающим его родственникам от имени

невесты подарки. Сговор вообще представлял собой характер, укрепляющий для

будущей цели брачного союза, нарушить который со стороны жениха значило

оскорбить семью невесты.

Как бы то ни было, но начиная от сговора до свадьбы, как бы ни был

продолжителен срок, жених не видит своей будущей невесты. Но вот наступает

день бракосочетания: у жениха и невесты делаются приготовления; собирали

поезжан, снаряжали разные свадебные чины, которые по духу времени

составляли необходимость брачного торжества; вступление в новую жизнь

жениха и невесты имело подобие с возведением старинных князей в достоинство

их власти, а потому жених носил название князя, а невеста — княгини. Здесь

подразумевается и то еще, по нашему мнению, что каждый отец и каждая мать

обещает новое потомство, которое, во всяком случае, своего родоначальника

или родоначальницу может почтить высоким достоинством, и очень почтенным.

Главный чин со стороны жениха был тысяцкий, точно так же, как такие чины

существовали во времена удельновечевые. Должность тысяцкого была

сопровождать повсюду жениха и всюду остерегать и предупреждать его действия

и совершать по порядку, притом так, чтобы из правил, соблюдаемых при

венчании и на пиру свадебном, не нарушался порядок церемонии ни на одну

черту. Затем следовали посаженные отцы и матери, если не было родных; в

более благоприятном случае эту должность исполняли сами родители. Отец и

мать жениха благословляли его на брак; отец и мать выдавали невесту. С

обеих сторон выбирались старшие и меньшие дружки и две свахи из замужних

женщин; одна сваха была со стороны жениха, а другая со стороны невесты; с

обеих сторон выбирались сидячие бояре и боярыни, которые должны были

образовать почетный совет; также с обеих сторон назначались свадебные дети

боярские, или поезжане, сопровождавшие шествие жениха и невесты и во время

церемонии, составлявшие второй класс гостей, после бояр.

Наконец, к свадебному чину принадлежали лица, выбранные из прислуги:

свечники, каравайники и фонарщики. Сверх всех свадебных чинов был один

очень важный, которого должность была оберегать свадьбу от всякого лиха и

предохранять ее от колдовства и порчи, ибо свадебное дело в старину

считалось особенно удобным для порч и колдовских лиходейств. Он назывался

ясельничий или конюший.

Накануне свадьбы собирались к жениху его гости, а также и к невесте ее

гости, которые должны были составлять поезд, и те и другие пировали. В

царских свадьбах царь сидел с невестой за одним столом, и все приносили

поздравление. У простых же людей в эти дни выбранные свадебные чины с обеих

сторон находились отдельно. У посадских и у крестьян велось в обычай, что

жених в то время посылал невесте в подарок шапку, пару сапог, ларец, в

котором румяна, перстни, гребешок, мыло и зеркальце, а некоторые, посылали

принадлежности женских работ: ножницы, нитки, иглы, а вместе с тем

лакомства, состоящие из изюма и фиг, и розгу. Это было символическим знаком

того, что если молодая жена будет прилежно работать, то ее будут кормить и

лакомить, а если лениться, то будут сечь розгами.

Венчание происходило большей частью вечером. Утром, в день торжества,

иногда накануне, сваха невесты отправлялась в дом жениха приготовлять

брачное ложе. В те времена суеверие допускало особенное приволье действиям

колдунов, там, где рядят свадьбу, и потому принимали все меры

предосторожности. Так, например, сваха обходила кругом хоромину, где

устраивалось брачное торжество, и кровать, где постилалось брачное ложе, с

рябиновой ветвью в руках, на которой нарезывались какие-то знаки. Ее

шествие совершалось церемонно. За свахой человек пятьдесят и более несли

принадлежности брачного ложа и брачной комнаты. Брачной комнатой избирался

сенник, часто нетопленный. Необходимо было, чтобы на потолке не было земли,

для того чтобы таким образом брачная спальня не имела никакого подобия с

могилой. Сенник обивался по стенам и устилался по помосту коврами; под

стенами всегда были лавки с полавочниками, по четырем углам комнаты

втыкалось по стреле, а на стрелы вешали меха соболей. В великокняжеских и

царских брачных ложах по сорока, а в других по одному соболю, и сверх того

на оконечности стрелы втыкался калач; на лавках по углам ставили по

оловяннику питейного меда; над дверьми и под окнами как внутри, так и

снаружи по стенам прибивали по кресту. Когда в этот покой вносили постель,

то впереди несли образа Спаса и Богородицы и большой крест.

Постель приготовлялась на кровати или на широкой скамье таким образом:

сперва настилали снопы (в царских свадьбах число их было тридевять, то есть

27), в обыкновенных свадьбах по сорока; то и другое имело

символокабалистические значения и, вероятно, употреблялось по произволу. На

снопы клали ковер, а на него перины: на свадьбе Михаила Федоровича положено

было семь перин одна на другую; а у простых людей клали две перины и более,

по желанию или по средствам. На перины клали изголовье и две подушки; на

подушки натягивались шелковые наволоки. Постель была застлана шелковой

простыней, на нее сверху постилали холодное одеяло; в довершение всего

клали на подушку шапку, а в ногах теплое одеяло соболье или кунье, с

оторочкой из более богатой материи, чем само одеяло; шубу и ковер закрывали

простыней. Вокруг постели навешивались тафтяные занавеси; над постелью

ставились образа и крест, те самые, которые предшествовали при вносе

постели. Образа были задернуты убрусами или застенками, смотря по их

величине. Возле самой постели ставили кади или открытые бочки с пшеницей,

рожью, овсом и ячменем, это означало обилие, которого желали новобрачным в

их новом домоводстве. На царских свадьбах сенник устраивался во дворце.

Между тем и у жениха, и у невесты пекли свадебные хлебы или караваи и

готовили стол.

Когда время венчания приближалось, невесту начинали одевать к венцу в

самое лучшее платье и навешивали на нее, сколько возможно более украшений;

в это время девицы пели ей свадебные песни. Между тем в парадно убранной

комнате ставили столы, накрывали их брачными скатертями, уставляли

уксусницами, солоницами и перечницами, устраивали поставец, как это всегда

водилось на пирах, и убирали место для жениха и невесты на возвышении, что

называлось рундуком. На этом месте клали бархатные или камчатные золотые

изголовья, а сверху покрывали их соболями, подле самого места становилось

одно лицо из свадебных чинов; это лицо держало в руке пук соболей; его

должность была опахивать молодых. Перед местом сидения новобрачных ставили

стол, накрытый тремя скатертями, одна на другой; на них клали соль в

солонице, калачили перепечу и сыр (творог). Над местом прибивали икону, и,

кроме того, в комнате, назначенной для торжества, ставили во всех четырех

углах по одной иконе.

В то же время жених в доме своих родителей собирался со своими

поезжанами. Убравшись в венчальный наряд, он ожидал, как ему подадут знать,

когда ехать за невестой. В числе его гостей находился всегда священник,

который должен был венчать.

После того как в доме невесты было все готово и сама невеста одета, ей

на голову возлагали венец — символ девичества и вели с торжественностью в

залу, где было устроено место для нее с женихом. Впереди шли женщины-

плясицы, обязанностью которых было плясать и петь песни. За ними

каравайники несли на полках, обшитых богатыми материями, караваи. На

караваях лежали золотые монеты, называемые в описании царских свадеб

пенязями. Потом следовали свечники со свечами и фонарщики с фонарями для

свеч. Как у жениха, так и у невесты было по свече; два свечника несли одну

свечу, так она была массивна, например, женихова в три пуда, а невестина —

в два пуда. На свечи надевались серебряные или серебряно-вызолоченные

обручи и бархатные или атласные кошельки. Возле свеч несли обручальные

свечи и богоявленскую (крещенскую свечу), которой зажигали брачные свечи.

В царских свадьбах, отправляемых во дворце, свечи жениха и невесты несли

разом перед будущей царицей. В частных свадьбах жениховы караваи, свечи и

фонари несли перед ним, когда он прибывал к невесте. За каравайниками,

свечниками и фонарщиками невесты шел дружка и нес осыпало, то была большая

серебряная миса или просто металлическая. В ней лежали на трех углах:

хмель, собольи и беличьи меха, платки, шитые золотом, червонцы и деньги.

Двое по сторонам предшествовали княгине, или невесте, и держали путь, чтобы

кто-нибудь не перешел дороги. За ними две свахи вели невесту в венце под

покрывалом. За невестой следовали сидячие боярыни, составлявшие ее

свадебный чин; две из них держали по мисе или по блюду. На одном лежала

кика — головной убор замужней женщины с принадлежностями, как то:

подубрусником или волосником, гребешком и чаркой с медом, разведенным в

воде или в вине. На другом лежали убрусы, назначенные для раздачи гостям.

Блюдо с осыпалом и с убрусами ставилось на столе перед главным местом, где

лежала перепеча с сыром. По бокам становились каравайники, свечники и

фонарщики. Невесту сажали на место, а возле нее сажали какое-нибудь лицо,

чаще всего брата или родственника, иногда мальчика возрастом. Все

составлявшие чин невесты садились по своим местам, каждый по своему чину.

Когда все занимали свои места, то как отец, так и мать невесты, как

действительные, так по недостатку их нареченные, посылали дружку к жениху.

Приходя, он извещал, что время ему идти по невесту. Священник первый

вставал с места и провозглашал: «Достойно есть!» Вставали родители, брали

по образу и становились рядом. Жених кланялся им в ноги, целовал им ноги,

целовал образ и получал родительское благословение. Потом поезд

отправлялся; в таком торжественном шествии впереди шли каравайники с

караваями, свечники и фонарщики со своими принадлежностями, потом шел

священник с крестом, потом бояре, а за ними жених, которого вел под руку

тысяцкий, за ним поезжане, то есть все те лица, которые составляли чин

жениха. Они садились на лошадей или в сани. Таким образом, смотря по

времени года, церемониальным шествием жених достигал двора невесты.

Родители невесты выходили навстречу поезду жениха и встречали его. Жених и

поезжане входили в покой, где находилась невеста. Жених молился, ограждая

себя крестом, и кланялся на все четыре стороны находящимся по углам

образам. Потом вместе с дружком подходил к своему месту; но место это

занималось мужчиной или мальчиком из родственников невесты, который занимал

место жениха. Непременно требовалось жениху дать занимавшему его место

рядом с невестой откуп, то есть несколько монет, и тот уступал свое место,

а жених садился рядом с невестой, и притом на одну подушку с ней. В царских

свадьбах занимавшего место жениха подле невесты сводили с места под руки.

Эти обычаи сходки (сближения) жениха с невестой были одинаковы и в

царских свадьбах, с той разницей, что на свадьбе у царей все это

происходило в одном и том же дворце. Царь собирался в одну из палат,

будущая царица в другую. Сначала царица шла в грановитую палату; ей

предшествовал священник и кропил святой водой место, где ей должно было

садиться. На месте, где ей было нужно садиться, клалось сорок соболей,

которые были подняты, когда она садилась. Возле невесты непременно садился

кто-нибудь из знатных князей. Когда все это было устроено, посылали сказать

царю. Царь отправлял прежде всего нареченного отца: тот, вошедши в царицыну

палату, кланялся на все стороны, ударял челом будущей государыне и садился

на большом месте возле жены своей, если она была здесь. Посидев немного,

этот нареченный отец посылал к царю одного боярина с речью: «Государь царь

и великий князь всея России! Боярин (такой-то) велел говорить: прося у Бога

милости, время тебе идти государю к своему делу!» Государь вставал,

принимал благословение митрополита и со всем своим поездом шел в грановитую

палату, впереди него шли двое духовных особ: Благовещенский протопоп с-

крестом и крестовый недельный священник. Священники кропили водой путь,

тысяцкий вел царя под руку, за ним следовали стольник с колпаком и

стряпчие. Прибывши в палату и благословившись, царь подходил к своему

месту; большой дружка поднимал посаженное близ невесты лицо, а царь садился

на его место близ будущей жены.

Когда таким образом усаживались, начинали разносить кушанья и ставить их

на столы. Едва ставили на стол все блюда первого кушанья, как священник

прочитывал «Отче наш», потом молитву «покровение». По окончании последней

молитвы сваха подходила к отцу и к матери невесты и просила благословения

невесту чесать и крутить. «Благослови Бог!» — отвечали родители. Зажигались

свадебные свечи богоявленскими свечами; свечники, поставив свои свечи,

держали протянутый между женихом и невестой большой кусок тафты с нашитым

крестом так, что жених и его поезжане, которые сидели на одной с ним

стороне, не могли видеть невесты. Сваха снимала с невесты покрывало, потом

венок; другая женщина подносила мису с кикой и гребнем. Сваха обмакивала

гребень в чарку с медом и расчесывала невесту, потом свивала или скручивала

ей волосы и надевала волосник, кику и подзатыльник и наконец закрывала

иногда тем же покровом, который разделял ее от жениха. Венок отдавался на

сохранение, на память о девичестве. После того подносили свахе мису с

осыпалом; она осыпала невесту и жениха и опахивала сорока соболями, которые

держал, как выше сказано, один из свадебных чинов, .называемый

держальником. У посадских людей во время расчесывания был такой обычай:

когда жених и невеста сидели отделенные друг от друга покровом, им

приказывали приложить щеки к покрову. Перед ними держали зеркальце, и жених

мог увидеть в зеркало лицо будущей своей жены и дружелюбно ей улыбнуться; в

то же время один из гостей подходил к ним в вывороченной шубе вверх шерстью

и желал невесте столько детей, сколько шерстинок в тулупе.

Во все продолжение обряда окручивания невесты сидячие боярыни и девицы

пели свадебные песни; а дружка, взяв нож, подходил к отцу и матери невесты

и говорил:

- Благословите резать перелечу и сыр?

- Благослови Бог! — отвечали те.

Дружка резал перепечу и сыр на мелкие куски, клал на большое блюдо, туда

же накладывал множество ширинок и отдавал поддружему или меньшому дружке.

Сам получал от невесты вышитый ее руками убрус и подносил его жениху; а

меньшой дружка разносил и раздавал всем гостям куски перепечи и ширинки,

также посылал отцу и матери жениха, оставшимся в своем доме. В то же время

сваха осыпала свадебных бояр и гостей, то есть бросала в толпу их горстями

все, что было на осыпале,— серебряные деньги, хмель, куски материи и

прочее, и всяк на лету хватал, что успевал схватить.

Между тем подавали другую яству, за ней. подавали третью: как только она

появлялась на столе, сваха подходила к родителям невесты и просила

благословения — везти молодых к венцу.

Благослови Бог! — отвечали те. Все вставали. Родители брали по образу,

обыкновенно в окладах с драгоценными украшениями. Подле них становился

священник. Новобрачные кланялись и принимали благословение. Отец и мать

разменивали их кольцами и, взяв дочь за руку, отдавали ее жениху, взаимно

кланяясь друг другу.

Наконец отец брал плеть и ударял ею свою дочь, говоря: «По этим ударам

ты, дочь, знаешь своего отца; теперь эта власть переходит в другие руки;

вместо меня за ослушание тебя будет бить твой муж!» С этими словами плеть

была передаваема жениху, который, принимая ее, так говаривал: «Принимаю как

подарок, но думаю, что в ней нужды иметь не буду» — и затыкал плеть за

кушак.

В продолжение этого обряда караванщики и свечники выходили. За ними

выступали свадебные гости. Устилался путь кусками материи, и новобрачные

шли по этим кускам к дверям. Женихова и невестина свахи вели невесту за

руки, все еще закрытую. Тысяцкий устраивал порядок шествия. Между тем те,

которые держали сорок соболей, взятых с места, где сидели новобрачные,

клали их на то же место, а скатерть, на которой резали перепечу и сыр,

складывали и отдавали ключнику.

1.4 Похороны.

Много остатков от былой жизни народов рассеяно по белому свету: в полях,

лесах, озерах, реках; но лучше всего объясняют старину древние могилы.

Хороня покойника, люди всегда думали, что отправляют его на новое житье,

подобно настоящему, но гораздо худшее. Поэтому снаряжали покойника в лучшее

убранство и клали с ним в могилу все, что ему нужно было и при жизни, да по

временам приносили ему на могилу покормку. У наших сибирских инородцев до

последних времен это делалось и, может быть, еще делается.

Поэтому вещи, находимые в могилах при костях, всего менее могут быть

объясняемы случайностью и нередко самим положением своим около костей дают

нам возможность уяснить их значение и употребление. Кроме того, здесь можно

наблюдать различные способы погребения людей, разные обычаи и тем еще более

определять житье-бытье того народа, который оставил по себе эти могилы.

Наконец, самые кости людей, погребенных в могилах, при сличении их с

костями известных уже пород людских, могут указать нам, какому именно

племени людскому принадлежат те или другие могилы.

Похороны в глубокой древности различались от похорон последнего времени.

Так, например, в памяти народов Кавказа, как у осетин, армян, курдов,

персиян и других, умерших или подвешивали к деревьям на подмостках, плотно

укутав покойного, или клали его на вершины деревьев высоко от земли. У

арийских народов было в обычае спускать трупы на лодках или на плотике по

воде. Память об этом способе сохранилась у руссов, нормандских немцев при

похоронах, которые описали очевидцы. Покойника сжигали в лодке, и даже в

словах тех народов нашего арийского племени, с которым наши предки

составляли один народ, один язык, «новь, навье», то есть могила, гроб

происходит от древнеитальянского navis — лодка, судно, или от греческого

нао (naca) — теку, нео (nea) — плаваю. То отсюда берется понятие о

похоронах в лодке трупа, который когда-то плыл.

«В новье глядеть» прежде значило глядеть в могилу, быть на волос от смерти.

В Малороссии русалок называют мовки или новки, слово, означающее

покойничков, пущенных по воде.

Наконец, самая форма так называемых колод, или гробов, близко похожа на

лодку.

У древних родственных нам народов воспоминание о погребении такого рода

хранилось на их памятниках, где изображалась лодка или выкладывали ее из

камня.

В зимнее время те же племена, зашедшие на север, не могли по воде

спускать покойников, а потому и обычай стал другой, там запрягали в сани

неосвоенных коней или оленей и, положив на них лодку с покойником или

просто покойника, спроваживали его таким образом в неизвестную даль, в

неизвестную новую жизнь.

Память о похоронах такого рода сохранилась до позднейшего времени в

древних наших обрядах при похоронах и в народных сказаниях о ночных

разъездах мертвецов-колдунов и также один рисунок в рукописном (XIV в.)

описании жития св. Бориса и Глеба. По указанию этой рукописи, мощи святого

Глеба везут из Вышегорода в Киев на санях. Тело св. равноапостольного

Владимира сын его, Святополк, кладет в сани. Киевский летописец, говоря о

поучении, какое писал своим детям Владимир Мономах, замечает, что он писал

его, сидя в санях, то есть перед смертью, на смертном одре.

Когда человек испускал дыхание, в старину ставили на окне чашу со святой

водой и мису с мукой или кашей (кутьей). Это был какой-то остаток

язычества, существовавший также у татар. Мертвеца обмывали теплой водой,

надевали чистую сорочку и завертывали в белое покрывало, или саван, обували

в сапоги или башмаки, на голову ему надевали корону. Толпы знакомых и

соседей посещали покойника, причем дом оглашался плачем с причитаниями

разного характера, выражающими сожаление и скорбь. Затем посылали за

духовенством и с посланным священнику препровождали водки, меда и пива.

Когда мертвеца клали в гроб, то по какому-то поверью клали ему в рот

несколько мелких монет, как будто для издержек в дальней дороге на тот

свет, а к гробу привешивали кафтан покойника.

Летом русские хоронили очень скоро, в течение суток; а если по какому-либо

случаю погребение откладывалось, то труп, во избежание зловония, относили в

погреб. Мертвеца выносили из дома, покрытым покровом или шубой и непременно

на руках; если мертвец был монашеского звания, то несли его монахи или

монахини.

Для большей церемонии богатые и знатные нанимали плакальщиц, которые шли

по бокам и впереди похоронного шествия с распущенными волосами и нарочно

искаженными лицами. Они кривлялись и вопили, громко вскрикивали и

заливались в причитаниях. Все сопровождавшие гроб шли с зажженными свечами,

обвязав платком головы.

Когда гроб следовало опустить в могилу, то открывали гроб и все

прощались. Жена, или близкий родственник, должна была плакать и

причитывать, а плакальщицы всем хором тоже вторить, причитывая. Священник

давал в руки покойника отпустительную грамоту; после опущения гроба в

могилу все целовали образа, потом ели кутью, непременно каждый в три

приема, начиная с ближайших родственников.

Зимой не спешили хоронить и ставили покойников в церковь, где

духовенство служило каждодневно литургию и панихиды, и на восьмой день

предавали тело земле.

Для людей бедных было чрезвычайно дорого рыть могилу зимой; поэтому

мертвецов ставили в усыпальницы или притворы при колокольнях и там держали

до весны.

Весной семейства разбирали своих мертвецов и хоронили на кладбищах.

Должность гробокопателей исполняли особые лица за известную плату, как и

ныне могильщики.

Бедняки, которым не на что было похоронить, просили милостыню на

погребение, и никто в этой жертве не отказывал.

Для городских жителей кладбища отводились за городом; а в селах и деревнях

кладбища помещались при храмах.

Утопленников и удавленников не хоронили на кладбищах. Было убеждение,

что если где-нибудь похоронить утопленника или удавленника, то за это весь

край постигнет бедствие; на этом основании в старину народ, приведенный в

волнение несчастьем, как например: неурожаем, мором, эпидемией, выгребал

мертвецов из могилы.

Но вообще умерших внезапно на улице, убитых в дороге хоронили в убогом

доме. Убогие дома были не только в Москве, но и в других городах. В них

также хоронили отверженных, которых считали не достойными кладбищ, воров,

разбойников, казненных; между тем как самоубийц хоронили в поле или в лесу.

Царское погребение совершалось через шесть недель после смерти, и тело

ставилось в домовой церкви в гробу. Крестовые дьяки денно и нощно читали

над ним псалтырь и попеременно дневали бояре, окольничие, стольники над

усопшим. Между тем по всему государству посылались гонцы, которые во все

монастыри и церкви возили деньги для служения панихид; в праздники при

служении панихиды ставили кутью. Эти панихиды служились шесть недель каждый

день, исключая воскресенье. В сороковой день кончины совершалось погребение

царственной особы. Отовсюду стекались в Москву духовные власти,

архимандриты и игумены. В погребальной процессии впереди шло духовенство;

наблюдалось, чтобы важнейшие особы, архиереи и патриархи, шли сзади

духовенства, за духовными следовали светские сановники, бояре и окольничьи,

за ними — царское семейство, а за ним боярыни. Множество народа толпилось

за гробом, без чинов и различного достоинства. Прощание перед опусканием в

могилу не было. Опустив тело в могилу, не засыпали гроба землей, а

закрывали каменной доской. Пышность и издержки на погребение соразмерялись

с значением усопшей особы, так что погребение царя производилось

великолепнее, чем царевичей, а погребение царевичей великолепнее погребения

царевен.

Вообще у всех классов 40-й день после смерти определялся на поминовение.

Семейные нанимали духовных лиц читать псалтырь по усопшим. Чтение это у

иных происходило в двух местах разом: в доме, где умер покойник, и на

могиле; для этого устраивался на могиле деревянный голубец или голбец,

покрытый сверху рогожей; там стоял образ, и каждое утро при зажженной свече

монах, или церковный дьячок, читал псалтырь .

Семейные по покойнику носили скорбное платье, синее или черное, и

непременно ветхое, а не новое. В это время траура стыдно было ходить

опрятно, как будто это было неуважение к памяти покойного.

Вместе с молитвами об усопших отправлялись кормы, или поминальные обеды.

Таких было по желанию родственников и семейных не менее двух и не более

четырех: в 3-й, 9-й и 12-й и, наконец, очистительный в 40-й день, или

сорочины; в этот же день снимался траур. Чаще всего поминали три раза:

толковали, что троекратное поминовение совпадает с переменами, какие

испытывает тело покойника в гробу: в третий день изменяется его образ, в

девятый распадается тело, в сороковой истлевает сердце. Затем это

троекратное поминовение совпадает с верованием о путешествии души на тот

свет: в третий день ангел Господень приводит душу на поклонение Богу. «Якож

бо от царя земнаго послани будут воины привести некоего и связавши его,

поведают ему повеление царево, трепещет же и держащих и ведущих его

немилостивно к путному шествию, аще и ангелы от Бога послани будут пояти

душу человечу».

Если в этот третий день совершаются приношения памяти усопшего в церкви, то

душа получает утешение в скорби преж бывшие ей от разлучения телесного и

разумеет от водящего ангела, яко память и молитва ее ради в церкви Божией и

так радостна бывает. С тех пор начинаются путешествия ее с ангелом, который

показывает ей блаженство рая и муки ада. В девятый день ей дается отдых:

душа, сохраняя еще земные привязанности, слетает то к дому, где жила с

телом, то к гробу, где лежит тело, в котором была заключена; душа

добродетельная посещает место, где она «имеяше обычай делать правду». Тогда

душе грешной указывает ангел места, где она согрешала, и ей необходима для

ободрения молитва церкви. Наконец в сороковой день ангел приводит ее снова

к Богу, и тогда ей назначается место по заслугам: «добре держит святая

церковь в сороковой день, память сотворяя по усопшем».

Кутья была главной принадлежностью постного обеда. О кутье говорилось

так: «Кутья благоверна святым воня; святии бо не едят, не пьют, но вонею и

благоуханием тем сыти суть».

Обычай поминовения был и во времена язычества, и потому к нему

примешивались и посторонние обряды, не одобряемые церковью. Так преподобный

Феодосии запрещает ставить по усопшем обеды и ужины, класть на кутью яйца и

ставить воду; вероятно, яйца и вода были какими-нибудь символами древнего

языческого поминовения.

Заключение.

Исторический путь России в XX веке уникален. Политическая судьба ее

беспримерна. Мы еще только-только начинаем осознавать — что же произошло за

минувшие десятилетия с нашим народом. В честном осмыслении нашего пути

нуждается весь мир. Без этого он не сможет развиваться дальше. А история

России? История России состоялась, как состоялись судьбы миллионов ее

сограждан, прошедших горнило тяжелейших за всю ее тысячелетнюю историю

испытаний и оставшихся людьми, сохранивших великий дар человечности. Сможем

ли мы передать его дальше? Вероятно, только в том случае, если осознаем

утраченные ценности жизненно необходимыми в будущем.

Список литературы.

Бердинских В.А. «Крестьянская цивилизация в России», Москва, Аграф, 2001 г.

Забылин М. «Русский народ: обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия»,

Москва, Рипол классик, 1997 г.