Нормы современного русского литературного языка

Изменение социальной базы

и структуры русского языка

Социальная обусловленность языка вообще, а литературного языка в

особенности естественно ставит изменение свойств и структуры литературного

языка в определенную зависимость от общественно-исторических

преобразований. Прежде всего это касается, конечно, самой социальной базы,

т. е. состава носителей литературного языка.

Неудивительно поэтому, что структура национального языка до недавнего

времени и строилась в основном на противопоставлении: «литературный язык» —

«территориальные диалекты». Однако сейчас социальная база русского

литературного языка несравнимо расширилась.

Коренные изменения общественного уклада, всеобщее образование,

массовая печать, радио, телевидение сделали литературный язык истинно

всенародным достоянием, главным средством языкового общения подавляющей

части населения. С другой стороны, уходят в прошлое, нивелируются

территориальные диалекты. Они не только перестали быть питательной средой

для литературного языка, но сейчас уже в самой глухой деревне трудно

отыскать стариков-старожилов, сохранивших диалектную речь в чистом виде.

Сельская молодежь практически уже забыла свой диалект и говорит па

литературном языке лишь с некоторыми фонетико-морфологическими

особенностями и сравнительно редкими вкраплениями областных слов.

Итак, социальные преобразования в послереволюционный период

существенно изменили структуру русского литературного языка, что наиболее

ярко выражается в утрате прежней оппозиции: «литературный язык» —

«территориальные диалекты». Возникает естественный вопрос: чему же сейчас

противостоит русский литературный язык, что является, так сказать, его

антиподом?

Едва ли перспективно искать противопоставление русскому литературному

языку в особенностях речи социальных групп современного общества.

Своеобразие профессиональной речи наших дней лишь на первый взгляд кажется

чем-то принципиально значительным. В действительности же ее специфика имеет

не качественный, а количественный характер и ограничена набором

узкоспециальной лексики, особенностями ударения у нескольких десятков слов

(искра, добыча и т. п.), образованием некоторых грамматических форм

(клапана, ватмана и т. п.) и синтаксических конструкций (разведка на нефть,

наблюдение больного, следить зверя и т. п.).

Неверно было бы считать основным антиподом русского литературного

языка и современные жаргоны (хотя, конечно, они находятся за пределами

литературного языка). Впрочем, в наше время практически нет жаргонов в

узком, буквальном смысле этого слова. В прошлом социальной основой жаргонов

(т. е. обособленных и замкнутых речевых систем) являлись деклассированные

элементы или представители келейных, засекреченных профессий (воровской

жаргон, жаргон нищих, торговцев-офеней и т. д.). Непонятный неискушенному

слуху набор словечек создавался обычно с целью конспирации, сохранения

тайны ремесла. Такие жаргоны умерли, исчезли вместе с породившим их

общественным укладом (правда, некоторые «осколки» прежних жаргонов

сохранились в литературном языке, например: двурушник, буквально —

'протягивающий две руки за милостыней', из речи нищих; халтура, буквально —

'поминальная служба', из речи старого духовенства). То, что наблюдается в

наше время, не является замкнутой речевой системой, и правильнее было бы

обозначать это не жаргоном, а жаргонной (или жаргонизированной) лексикой.

Эти-то словечки в качестве «инкрустаций» обычной литературной речи, к

сожалению, еще используются в некоторых слоях современной молодежи.

Современный русский литературный язык противостоит не реликтовым

проявлениям территориальных диалектов и не речевым особенностям отдельных

социально-профессиональных групп (в том числе и молодежному «жаргону»), а

более широкому кругу языковых фактов, которые можно было бы назвать

«ненормированная речь». Норма — основной признак литературного языка. Все,

что не соответствует норме, является отступлением от общепринятых правил,

принадлежит к ненормированной речи.

Круг явлений, охватываемый понятием «ненормированная речь», весьма

обширен и генетически неоднороден. В нее входят: а) остаточные элементы

диалектного, или, точнее, полудиалектного характера (например: плотит вм.

платит, броюсь вм. бреюсь, переведены вм. переведены, верба вм. верба,

площадя вм. площади и т. п.); б) архаичные формы, которые были в прошлом

образцами словоупотребления, но перестали соответствовать норме (например:

засуха вм. засуха, библиотека вм. библиотека, в лесе вм. в лесу, в дому вм.

в доме, сторониться от кого-, чего-либо вм. сторониться кого-, чего-либо и

т. п.); в) особенности социально-профессиональных наречий (например: рудник

вм. рудник, агония вм. агония, клапана вм. клапаны и т. п,); г)

новообразования, не признаваемые нормативными вследствие отрицательной

общественно-эстетической оценки (например: звонит вм. звонит, приговор вм.

приговор и т. п.); е) жаргонизмы и другие слова, находящиеся за пределами

литературной лексики.

Особо следует остановиться на понятии «просторечие». Этот термин в

современных исследованиях и словарях русского языка продолжает применяться

в двух значениях. Под ним понимается один из стилей литературного языка с

присущим ему особым кругом слов и форм, воспринимаемых на фоне других

стилей (например: облапошить, дубасить, окочуриться, лоботряс и т. п.).

Такие факты называют «литературным просторечием». Но иногда термином

«просторечие» называют и те явления, которые не входят в литературный язык,

принадлежат ненормированной, малограмотной речи (например: тролебус вм.

троллейбус, инженера вм. инженеры, делов вм. дел и т. п.). Эта двузначность

термина «просторечие» отмечается и в специальных словарях. Думается,

однако, что в целях большей терминологической точности «просторечием»

следовало бы называть только стилистически сниженные (грубоватые, но

нередко оправдываемые контекстом речи) факты литературного языка (башка,

брюхо, пузо, жрать, дрыхнуть и т. п.), отграничивая их от тех явлений,

которые находятся за пределами литературного языка (ненормированная речь,

жаргонизмы и т. п.).

Следствием этого явилась демократизация литературного языка, сближение

его с разговорно-просторечной стихией и профессиональной речью. Современные

исследователи пишут о стилистической нейтрализации, т. е. расширении

состава нейтральной лексики за счет стилистического обесцвечивания смежных

лексических пластов. Это свидетельствует о том, что в 30-х годах

приведенные слова были свойственны книжному стилю. Сейчас они употребляются

уже без стилистических ограничений. Правда, другие слова, в прошлом не

имевшие стилистической окраски (например, брюхо), перешли в разряд

просторечных, однако основной, магистральный путь развития русского

литературного языка состоит в сближении книжного и разговорного стилей

(что, естественно, не исключает сохранения стилистической приуроченности у

многих тысяч слов и их вариантов).

Изменения в социальной базе и структуре русского литературного языка

отразились на общих принципах и способах оценки языковых фактов. Если

раньше основным признаком была, так сказать, пространственная

характеристика («где, на какой территории или в какой социальной группе так

говорят»), то теперь все более существенной становится функциональная

характеристика («с какой целью, в какой ситуации так говорят»). От

территориально-социальной обособленности наш язык движется к единой,

взаимосвязанной и рациональной системе функционально загруженных элементов.

Хронологические границы современного

русского литературного языка

Вопрос о хронологии современного русского литературного языка приобрел

сейчас особенную остроту. Языковеды-русисты и преподаватели в средней школе

обычно опираются на понимание современности от эпохи Пушкина до наших дней.

Однако существенные изменения и в составе лексики, и в нормах

словоупотребления вызывают необходимость пересмотра такой хронологизации.

Действительно, даже у Пушкина мы встречаем такие, например, устарелые

ударения и формы слов: засуха, музыка, библиотека, кладбище, эпиграф,

филолог, дальный, турка, вихорь.

Естественно, что во многих научных работах, в том числе и в

Академических грамматиках (1953, 1954 и 1970), язык нашего времени если не

противопоставляется, то сопоставляется с языком эпохи Пушкина.

Представление о таких хронологических рамках современного русского

литературного языка иногда толкуется как расширительное, даже как дань

традиции. Язык советской эпохи рассматривается в качестве нового этапа

исторического развития русского литературного языка. В научной литературе

нередко встречаются такие уточняющие наименования: «язык нового времени»,

«живая система языка» и т.п.

В особенно неблагополучном и двусмысленном положении оказывается

нормативная и учебная лексикография, которая, с одной стороны, должна

считаться с традиционной хронологизацией литературного языка (от Пушкина) и

оберегать культурно-историческое наследие, а с другой — обязана отражать

реальное языковое сознание носителей языка. Ориентация на язык классической

литературы XIX в. нередко приводила лексикографов к неоправданному

уравниванию старых и новых форм выражения.

Поэтому при составлении сугубо нормативного словаря-справочника

«Трудности словоупотребления» (1973) нижней границей современного

литературного языка был признан период конца 30-х — начала 40-х гг. нашего

века. Дело в том, что многое в языке 20-х — начала 30-х гг. оказалось

эфемерным и не сохранилось. Относительно этого периода писали о языковой

смуте, языковой разрухе, огрублении языка, болезни роста и даже гибели

языка. В то время в связи с массовой миграцией населения (в основном приток

крестьянского населения в города.) усилилось влияние диалектных

особенностей речи. На конец же 30-х годов падает окончание важного этапа

культурной революции. К этому времени складывается новая по социальному

составу интеллигенция. Происшедшие в 30—40-е гг. изменения в составе

населения крупнейших городов существенно влияют на нормы произношения и

ударения. После I съезда советских писателей усиливается борьба за чистоту

русского языка, начинается упорядочение общественной речевой практики,

известная стабилизация языковых норм. Именно этот период (конец 30-х —

начало 40-х гг.) характеризуется укреплением языковых норм, созданием

художественных произведений, отличающихся, помимо прочих достоинств,

образцовым языком.

Хронологизация русского литературного языка наших дней ждет своего

подлинно научного освещения, при котором должны учитываться и «читаемость»

художественной литературы XIX в., и ее культурно-воспитательное значение.

Письменная основа современного

русского литературного языка

Признание взаимосвязи и взаимообусловленности письменной и устной форм

речи не снимает вопроса о преобладании одной из них при становлении и

образовании норм литературного языка. С исторической точки зрения

соотношение письменной и устной речи не было одинаковым. Этапы расхождения

книжного и разговорного стилей сменялись их сближением и

взаимопроникновением. В развитии норм русского литературного языка, как

справедливо замечает Л. И. Скворцов, неоднократно происходила смена

установок на «разговорность» («народность») или на «литературность»

(«книжность»). Известно, что при конкуренции форм больше шансов на

выживание имеет та, которая поддерживается письмом, литературно-книжной

традицией. Поэтому основатели учения о культуре русской речи закономерно

искали норму национального языка в первую очередь в более устойчивой

письменной основе.

Думается, что социальные преобразования последних десятилетий не

только ускорили процесс сближения устной (разговорной) речи с письменной

(книжной или профессиональной), но и укрепили приоритет письменной основы

русского литературного языка. Не только в устном публичном выступлении, но

и в обстановке непринужденной беседы мы все ощутимее чувствуем «оковы»

письменной формы речи, влияние свойственных ей конструкций и

словосочетаний.

Графические представления все прочнее укрепляются в нашем сознании. В

связи с этим психологи обратили внимание на появление как бы «оптико-

графического» типа людей, воспринимающих нормы языка преимущественно через

письмо. Возрастающая роль печатного слова, как полагают психологи, приводит

к превращению письменной нормы из вторичной в первичную знаковую систему.

Таким образом, для современного состояния русского литературного языка

при наличии тесного взаимодействия между письменной и устной формой речи

характерно, что «ведущая роль остается за письменно-литературной

разновидностью».

Богатство русского литературного

языка и научно-техническая революция

Русский язык по праву называют одним из наиболее богатых и развитых

языков мира. Но каково количественное выражение сокровищ нашей национальной

речи? Сколько слов в русском языке?

Думается, ни один ученый не возьмется ответить на этот коварный

вопрос, имея в виду определенную цифру. Точными сведениями о словарном

запасе живого языка наука не располагает и никогда не будет их иметь, так

как язык находится в вечном обновлении и развитии. Количество слов не

является постоянной величиной. Есть и другие причины, заставляющие нас

отказаться от попытки точно вычислить количество слов в языке. Это

неосуществимо даже в наш век компьютеров и других сложных машин.

Русский язык обладает богатейшими словообразовательными возможностями.

Проведем такой эксперимент. Будем прибавлять приставки пол-, сверх- и недо-

к разным существительным, прилагательным и глаголам: полдороги, полдома,

полгорода, полквартиры, полкниги, полстакана, полрюмки, полкастрюли...

сверхмощный, сверхскоростной, сверхгениальный, сверхмнительный,

сверхлюбопытный... недослушать, недоплыть, недолететь, недоспать,

недолюбить, недосчитать, недорассказать, недодиктовать. И т. д. чуть ли не

бесконечно. Могут возразить: многих из этих «придуманных» нами слов нет в

словарях. Да, конечно, нет. В целях сокращения объема издания такие

потенциальные слова, как недолететь и сверхмнительный, не помещаются в

словари. И это вполне оправданно. Их легко образовать по аналогии, а

значение понятно из составляющих частей. Но в нашей реальной жизни эти

слова существуют, хотя и не принимаются во внимание при подсчете.

Таким образом, если учитывать областные слова, топонимы, термины и

производные слова, образуемые по активной словообразовательной модели, то

окажется, что в русском языке несколько миллионов слов. Это действительно

язык-миллионер.

Как и всякий язык, русский язык непрерывно обновляется и обогащается

новыми словами — неологизмами. Приток неологизмов особенно усилился в наш

век научно-технического прогресса. Без преувеличения можно сказать, что

каждый прожитый день рождает не одно новое слово. Словари не поспевают за

темпом быстротекущей жизни. Видимо, лишь будущим историкам и языковедам

предстоит определить размеры и последствия влияния научно-технической

революции XX в. на судьбы русского литературного языка. Сейчас же можно со

всей определенностью говорить о значительном пополнении русского языка с

количественной стороны.

Однако ни бурный рост научно-технической информации, ни властный и

закономерный переход специальной терминологии в общелитературный язык, ни

процесс рационализации, или, как теперь еще пишут, интеллектуализации, в

области словотворчества не привели к качественным изменениям русского

литературного языка. Напрасно было бы искать, как предлагают некоторые

литературоведы, некий новый научно-технический стиль современной

литературы. Неверно также и то, что между языком науки и общедоступным

языком якобы образовалась непреодолимая пропасть. Научно-техническая

революция не затронула основ, внутренней структуры русского литературного

языка. Приток заимствованных терминов и увеличение удельного веса

интернациональных слов вовсе не означает стирания национальных граней в

области культуры. Наш литературный язык остается выразителем национального

самосознания русского народа.

Современный русский литературный язык

и художественная литература

Известно, что понятие «литературный язык» не совпадает с понятием

«язык художественной литературы». Последний выходит за пределы собственно

литературного языка. «Язык художественной литературы со свойственной ему

«установкой на выражение», — писал В. В. Виноградов, — имеет законное право

на деформацию, на нарушение общелитературных языковых норм».

Таким образом, писателям, которые не только сообщают некие сведения,

но и преследуют художественно-эстетические цели, разрешен как бы

сознательный выход за границы нормированного языка. Более того,

неукоснительное следование норме, стерильно чистая, но в то же время

невыразительная и однообразная речь для художественного произведения могут

быть даже пагубными.

Итак, современный русский литературный язык, ставший одним из мировых

языков, обладает богатейшим лексическим фондом, упорядоченным

грамматическим строем и разветвленной системой стилей. На нынешнем этапе

развития он противостоит не постепенно исчезающим территориальным

диалектам, а ненормированной речи и устарелым фактам словоупотребления. За

время, отделяющее нас от эпохи Пушкина, в нормах русского литературного

языка произошли существенные изменения. Однако это не разрушило его связи с

богатой культурной традицией. Поэтому было бы ошибочным искусственно

ограничивать современный русский литературный язык только фактами живой

речи и произведениями советских писателей. Хорошо об этом сказал Л. В.

Щерба: «Литературный язык тем совершеннее, чем богачей шире его

сокровищница, т.е. чем больший круг литературных произведений читается в

данном обществе. Из того, что в основе всякого литературного языка лежит

богатство всей еще читаемой литературы, вовсе не следует, что литературный

язык не меняется. В русский литературный язык наших дней входят, конечно, и

образцы классической литературы XIX в., однако нормативная оценка фактов

языка прошлого столетия должна производиться с позиции современности.

Суждения об условной (законодательно-этической), а не объективной

природе языковых норм разделяются и некоторыми исследователями русского

языка. Конечно, представленные в виде своеобразного кодекса (в словаре,

грамматике и т. п.) нормы языка чем-то напоминают правовые нормы (характер

закона, например, имеют орфографические нормы, нарушение которых влечет за

собой даже определенные социальные санкции). Однако отождествлять нормы

языка и нормы права было бы ошибочным. Языковые нормы, особенно нормы

такого развитого литературного языка, как русский язык, — это явление более

сложное и многоаспектное, отражающее и общественно-эстетические взгляды на

слово, и внутренние, независимые от вкуса и желания говорящих

закономерности языковой системы в ее непрерывном развитии и

совершенствовании.

Заслуживает внимания принцип целесообразности, выдвигаемый в качестве

основного критерия языковой нормы. Собственно говоря, такой подход к языку

далеко не нов и обозначился еще у философов-материалистов XVIII—XIX вв.

Например, Д.И. Писарев так понимал «красоту языка»: «По нашим теперешним

понятиям красота языка заключается единственно в его ясности и

выразительности, то есть исключительно в тех качествах, которые ускоряют и

облегчают переход мысли из головы писателя в голову читателя» («Реалисты»).

Принцип целесообразности выводит понятие «норма» из узкой сферы системных

соотношений внутри языка или исканий расплывчатых художественных идеалов в

области практической речевой деятельности и соотношения языка и мышления,

языка и действительности. Такой подход к норме представляется весьма

заманчивым, так как высшая цель совершенствования языка (и его норм) — это,

действительно, сделать язык наиболее удобным, наиболее эффективным

средством общения между людьми.

Таким образом, норма литературного языка — сложное, диалектически

противоречивое и динамическое явление. Оно слагается из многих существенных

признаков, ни один из которых не может быть признан решающим и

самодовлеющим при всех обстоятельствах. Норма — это не только социальнo

одобряемое правило, но и правило, объективированное реальной речевой

практикой, правило, отражающее закономерности языковой системы и

подтверждаемое словоупотреблениям авторитетных писателей.

Признание нормативности (правильности) языкового факта опирается

обычно на непременное наличие трех основных признаков: 1) регулярную

употребляемость (воспроизводимость) данного способа выражения;

2) соответствие этого способа выражения возможностям системы литературного

языка (с учетом ее исторической перестройки); 3) общественное одобрение

регулярно воспроизводимого способа выражения (причем роль судьи в этом

случае обычно выпадает на долю писателей, ученых, образованной части

общества).