Всякое революционное движение нуждается в денежных средствах. Чем настойчивее, чем нетерпеливее, и чем беднее революционер, тем острее становится для него вопрос о добывании денег любыми путями и средствами; чем решительнее он“отвергает капитализм” и чем больше он, в качестве социалиста или коммуниста, “презирает частную собственность”, тем ближе он подходит к уголовному правонарушению. Это предвидел Достоевский, у которого Петр Верховенский прямо говорит: “Я ведь мошенник, а не социалист”. Это предвидел Лесков (в “Соборянах”): “Мошенники ведь всегда заключают своею узурпацией все сумятицы, в которые им небезвыгодно вмешаться”. Это предвидел граф А. К. Толстой и другие. Но предотвратить этого развития в России не удалось.

Еще Бакунин, мечтая о русской революции, возлагал свои надежды на русский преступный мир.

Уже в первую русскую революцию (1905-1906) некоторые революционные партии перешли к "экспроприациям", т. е. к ограблениям с убийством и к прижизненным и посмертным вымогательствам (смерть Саввы Морозова).

В страшные годы 1917-1920 смешалось все. Люди грабили и уверяли, что они “грабят награбленное”. Интеллигентные революционеры присваивали себе чужие дома, чужие квартиры, чужую мебель, чужие библиотеки - и нисколько не стыдились этого. Крестьяне грабили помещичьи усадьбы; революционные матросы - офицеров и городских "буржуев"; чекисты - арестованных; безбожники - храмы; солдаты - военные склады. Революция стала грабежом, следуя прямому указанию Ленина. В марте 1917 года Временное правительство амнистировало уголовных, считая их, по-видимому, нелегальными борцами против имущественной несправедливости, которые совершали свои уголовные деяния якобы вследствие отсутствия в стране свободы и равенства и якобы жаждали морального возрождения (см. в воспоминаниях заведующего всем розыскным делом Империи А. Ф. Кошко“Очерки уголовного мира Царской России”, с. 214). В то время петербургская дактилоскопическая коллекция с фотографиями преступников и подозрительных лиц достигала двух миллионов снимков. И вот преступный мир покинул тюрьмы, освобождая их для "контрреволюционеров" - и привычные жители тюрем влились в революцию. Уголовные, принимавшие коммунистическую программу, быстро и легко врастали в партию и, особенно в Чеку; уголовные, желавшие грабить самовольно, вне революционной дисциплины, арестовывались и расстреливались. В 1920 году лицо, близкое к профессиональному уголовному розыску, отмечало: “Все нынешние преступники - новички, дилетанты; они грешат с голоду, ни скрыть, ни "завязаться", "смыть кровь" не умеют; а профессионалы-рецидивисты, тюремщики - или в партии, или перебиты ею за самовольство”.

Характерным является пример “героя - революционера”Григория Котовского. Если в воспоминаниях ветеранов Октября он предстает могучим титаном– “косая сажень в плечах”, то полицейская карточка рисует субтильного горбуна ниже среднего роста. В документах архивов истории партии враньё начинается сразу же после имени, отчества и фамилии. Дату рождения он указывал разную– это помогало уклоняться от армии. В конце –концов, ему удалось омолодить себя на семь лет. В анкетах герой пишет о беспросветной бедности детства, но это не соответствовало действительности: хороший заработок отца–квалифицированного рабочего, собственный каменный дом. И после смерти кормильца владелец завода Манук - Бей продолжал опекать семью. По его протекции мальчика зачислили в Кишиневское реальное училище. Проучился Григорий там два месяца и был выгнан за хулиганство. Покровитель тут же устроил юного дебошира в сельскохозяйственное училище. Тут уж Григорий проявил некоторое прилежание и в 1900 году закончил курс. Но в анкетах упомянул ещё и социал-демократический кружок, хотя ни о чем подобном в училище не слыхали. Однако за воровство был исключен. Кочуя в качестве помощника управляющего из имения в имение, Котовский манипулирует поддельными рекомендациями, продолжает понемногу воровать и всячески уклоняется от призыва. Свои первые 4 месяца отсидки схлопотал за подлог. Затем следует обвинение в растрате и камера в Кишиневской тюрьме. Там он ловко симулирует горячку и выбирается на свободу. Постепенно он приобретает репутацию рецидивиста, но понимает, что выгоднее предстать пред обществом преступником политическим, а не уголовным. После Октября–тем более. Первый грабеж он совершил в 1905 году. За налетами на квартиры и магазины последовали более крупные дела. За год его шайка превратилась в конную банду, которая только в октябре 1905 года совершила 12 вооруженных налетов. Правда, ни на одном из судов он не смог доказать, что экспроприированные им деньги раздавались бедным. Все просаживалось в карты, прокручивалось в ресторанах, растрачивалось на подарки любовницам. В 1916 году Котовский уже сидел пожизненное заключение. Грянула Февральская революция, и ворота тюрем распахнулись. Действительных и мнимых борцов приветствовали ликующие толпы. Но даже либеральное временное правительство поостереглось выпустить матерого бандита. Но Григорий Котовский не дремал и создал в тюрьме“комитет самоуправления” и установил “революционный порядок”. В Октябре Котовский вместе с анархистами и вооруженными уголовниками помогает красным в захвате города. Однако когда конную сотню Котовского включили в состав Красной армии, братва, не провоевав и недели, покинула позиции для занятий грабежом. За войну Григорий получал награды за работу в карательных отрядах, фальшивые рассказы о победах сыпались из него. Но справится с реальными врагами, ему было не по зубам. В 1925 году Котовский был убит по пьянке своим товарищем.

Главные правила революции гласят: “Добро есть то, что полезно революционному пролетариату; зло есть то, что ему вредно”, “революции позволено все”; “законы буржуазных стран не связывают революционера”. Все это внушено членам компартии и ее чиновникам. Так возник этот режим: разбойники стали чиновниками, а чиновники стали разбойниками. Уголовные и политики слились. Политическое и уголовное смешалось. В самую сущность новой "политики" были включены: ограбление, ложное доносительство, беззаконные аресты, произвольные мучительства и убийства, вечная ложь, вечное вымогательство и законченный административный произвол. Уголовное (преступное) обхождение человека с человеком стало самой сущностью политики. А политика, принципиально признавая преступление полезным для революции, зловеще засветилась всеми цветами уголовщины.