Реферат: Евразийское мировоззрение
Возможно самой замечательной чертой многочисленных обсуждений проблемы
"Россия-Запад-Восток", которые с такой интенсивностью развернулись в
отечественной мысли, является не только разнообразие высказываемых точек
зрения, но и их противостояние, доходящие порой до столкновения
несопоставимых и исключающих друг друга ответов.
"Евразийцы" - так стала называть себя группа талантливых и относительно
молодых русских эмигрантов. Корни евразийского мировоззрения уходят
далеко в историю. Ближе всего к нашему времени и, видимо, глубже и
последовательнее основные его идеи были сформулированы в 17 веке
К.Леонтьевым и Н.Данилевским. Но классический период евразийской
концепции совпадает с 20-ми годами нашего века.
Родоначальниками нарождающегося движения стали: филолог и лингвист
Н.Трубецкой, музыковед и публицист П.Сувчинский, географ и экономист
П.Савитский, историки М.Шахматов, Г.Вернадский, Л.Карсавин,
Г.Флоравский, правоведы Н.Алексеев и В.Ильин. Впоследствии некоторые из
них (Флоровский) отошли от движения, но в его орбиту вливались новые
люди. За время своего существования евразийство не раз меняло свой
облик.
Евразийцы начали свою публикационную деятельность в Софии в 1920 году, а
затем, поочередно, активизировали свою деятельность в столицах
европйских государств: Праге, Париже, Берлине. Кроме своих монографий и
сборников статей они выпускали "Евразийский временник" Берлине и Париже,
а также периодический альманах "Евразийская хроника" в Праге. Со второй
половины 20-х годов печатали во Франции газету "Евразия". Огромное
количество их публикаций появлявшихся на протяжении 20-30-х годов
находили широкий и неоднозначный отклик в кругах русской эмиграции.
В архивных же материалах органов безопасности содержатся сведения о том,
что с 1925 года евразийская, тогда еще малочисленная, группа начинает
более или менее регулярно финансировать через посредство
С.Маченского-Мачевича неким богатым англичанином Спольдингом. По
агентурным данным, в период с 1925 по 1926 группе было выделено около
миллиона франков. В этот же период евразийский центр перемещается в
Париж, а само движение принимает четко выраженный политический характер.
В политическом плане евразийство являлось одной из ветвей более широкого
движения, получившего название "сменовеховсво". В основном для
сменовеховства были характерны такие черты, как пестрота идей,
неопределенность программы, чрезмерная широта идеологического охвата при
общей нечеткости положений политической платформы. Евразийство же сумело
более определенно выразить политические устремления сменовеховства,
придав им не только программные, но и четкие теоретические формы. Этому
способствовало стремление евразийцев сформулировать свои идейные
установки в предельно формализованном и общем виде привело к тому, что
именно этому течению удалось сделать наиболее логичные и
последовательные выводы из общих настроений сменовеховства. Хотя
определенную роль здесь сыграл и тот факт, что евразийство оказалось
более долговечным, чем отечественное сменовеховство, захватив и 30-ые
годы.
Первая сводная программа евразийцев была опубликована в Париже в 1926
году, а вторая в 1927 году. В то время в парижскую группу входили:
П.Сувчинский, Л.Карсавин, А.Зайцев, В.Никитин, В.Ильин, Н.Татищев и
другие. С парижской евразийской группой сотрудничали видные писатели и
ученые, не входившие в состав движения. Это Г.Федотов, Б.Вышеславцев,
лидер Ю.Ширинский-Щихманов и другие. Лондонская группа включала в себя
Мачевского-Мачевича, Агапова, Волкову и Нарышкина. С ней тесно
сотрудничал один из известных идеологов сменовеховства
Д.Святополк-Мирский. В Праге евразийскую группу составили Савицкий,
Алексеев, Вернадский, который в 1927 году уехал в Америку, Дунаев,
Усачев, Куликов и другие. Велась активная политическая и научная
переписка с Харбином, где находился лидер Н.Устрялов. Превратившись в
политическую партию, евразийцы уже не могли ограничится работой в
эмиграции.
Большинство евразийцев признали преобразования осуществляемые в СССР,
сочтя собранное вновь - пусть даже и под эгидой "коммунистической
империи" - территориальное единство России как огромного материкового
суперэтноса за победу "евразийской идеи". Но со временем евразийцы
поняли, что неумение большевиков осознать, понять и увидеть свой
самобытный путь развития для России обернулось величайшим бедствием. По
мнению евразийцев, большевистские диктаторы не только расчленили исконно
евразийское территориальное единство России; Воинствующий атеизм
западнического прагматического мышления варварски разрушал духовные
основы русской бытовой, социальной и государственной жизни.
Н.Трубецкой неоднократно писал, что, защищая и поддерживая европейские
коммунистические партии, большевистские правители втягивают Россию в
ненужные ей конфликты. Трубецкой также считал, что по
духовно-мистическому укладу Россия ближе к Востоку, в то время как Запад
породил институты, которые отделили духовную и религиозную жизнь от
светской. Вот почему большие надежды евразийцы возлагали на "правую"
оппозицию, которая, как им казалось, была ориентирована на евразийский
путь развития России.
С 1924 года начались регулярные поездки в СССР: Муколов был арестован в
1924 году; Агапов (1925, 1926, 1927), Иванов, Асаков, Савицкий (1927). С
1926 Сувчинский несколько раз встречается в Париже с одним из
руководителей большевиков -Пятаковым. Как выяснилось позже, почти все
связи евразийцев осуществлялись через посредство созданной организации
"Трест". Деятельность евразийских групп находилась под полным контролем
спецслужб. Политически движение оказалось в кризисной ситуации. С 1928
года парижской начала издаваться газета "Евразия", которая пыталась
сформировать новый курс евразийства. Он выразился в усилении
просоветских элементов в идеологии: все, что происходило в СССР,
принималось как "евразийское дело". Другие евразийские группы встали в
оппозицию новому курсу евразийского руководства. Оппозицию возглавили
Савитский и Алексеев.
В 1928 году произошел раскол движения на правое и левое крыло, а
Трубицкой оставил евразийское течение. В левое крыло в основном входили
члены парижской группы. С ней же сотрудничал Святополк-Мирский. Но
вскоре распадется и парижская группа. Осенью в Брюсселе прошел
евразийский съезд, на котором приняли программу под названием
"Формулировка 1930 года" и устав евразийской партии, но движение
продолжало разваливаться. В 1932 году из него исключили
Мачевского-Мачевича и Нилпониса. Весной того же года Киепинин и Эфрон
начали сотрудничать с советской разведкой, организовав для этой цели
евразийский клуб в Париже. Осенью 1932 года Киепинин, Кондратьев,
Перфильев, Яновский были исключены из партии, а клуб объявлен
"неевразийским". Часть же евразийских идеологов в политическом плане
изначально сдвинулась вправо: Савицкий издал книгу "Разрушающие Россию",
Ильин стал сотрудничать с правой газетой "Возрождение".
Вызов евразийства был встречен русской зарубежной общественностью по
разному. Представители старой интеллигенции, считавшие спор между
западничеством и славянофилами достоянием прошлого, крайне резко
критиковали . Однако, смелость, с которой евразийство обрушилось на
многие правые и левые стереотипы мышления, непочтительность к Западу,
блеск и натиск - все это делает понятным успех евразийства. То
обстоятельство, что евразийцам приходилось сражаться сразу на нескольких
фронтах, подводит нас к вопросу о том, какое идейно-политическое место
занимало евразийство в тогдашней Европе.
Мировоззренческие амбиции евразийства достаточно велики -они
претендовали на осмысление многих проблем духа и бытия. Однако, не
смотря на широту охвата, в этих воззрениях прослеживается один ведущий
аспект устремлений идеологов евразийства: мысль о замкнутом
пространстве, носящем название "Россия-Евразия". Эта обособленность как
в географическом, так и в культурном плане. Весь смысл утверждений
евразийцев можно сводится к тому, что они провозглашали существование
особой евразийско-русской культуры. Им уже было недостаточно того
культурного самосознания, которое было у славянофилов, хотя они и чтили
их как наиболее близких к ним по духу . Но они решительно отвергали
существование западничества. То есть для евразийцев антизападническая
деятельность и направленность их идеологии имела еще и прямой заданный
сверхсмысл - поиск функциональной оригинальности Евразии, нахождения ее
особого миссионерского пути. Отделение России от Европы на основе
большой евразийской идеи. Но мне кажется, что евразийцы зашли слишком
далеко в своем отречении Запада. Я согласен с тем, что примеривание к
России западных культур, государственных и правовых моделей, которое
началось с Петра Великого, не всегда приводило к желаемому результату.
Однако как нельзя отгородится от мира стеной, так нельзя отгородится от
других культур и цивилизаций. Нельзя так же отрицать достижения западной
цивилизации как во время Петра, так и в наше время, то, что можно было
бы перенять, но с поправкой на русскую ментальность.
Евразия, как особое географическое пространство находится на пути двух
колонизационных волн, идущих с Востока и Запада и сталкивающихся на
берегу Берингова моря. Если не вдаваться в нюансы, границы Евразии
совпадают с историческими границами Российской империй, что может
свидетельствовать об их естественности и устойчивости.
Пространственная целостность евразийского месторазвития обеспечивается
географической спецификой: почти все реки Евразии текут в меридиональном
направлении — на юг или на север, а непрерывная степная полоса
объединяет и пронизывает ее с запада на восток. Степная полоса, как бы,
стала становым хребтом истории Евразии. Объединителем Евразии не могло
бы выступить государство, возникшее и утвердившееся в том или ином
отдельном речном бассейне. Всякое «речное» государство постоянно
находилось бы под угрозой и контролем прорезавшей его степи. Только тот,
кто владел степью, легко становился политическим (культурным)
объединителем всей Евразии.
Ограниченное с севера тундрой, а с юга горной грядой, это уникальное
образование мало соприкасается с Мировым океаном, что исключает активное
участие в океаническом (региональном) хозяйстве, характерном для Европы.
Вместе с тем огромные размеры, прилегающее с двух сторон водное
пространство и наличие естественных богатств постоянно подталкивают
Евразию к идее и осознанию экономической самодостаточности, превращению
ее в автономный «континент-океан».
Евразия кажется обездоленной из-за своей отстраненности от океанического
обмена. Чтобы компенсировать этот недостаток, она вынуждена была
перестраивать всю структуру материального производства, в результате
чего произошло разделение территории на промышленные и
сельскохозяйственные районы. Поскольку во всем приходилось полагаться
только на себя, для удовлетворения жизненных нужд создавались
производства в собственных пределах. А тот факт, что Евразия, являясь
«континентом-океаном», реально имела выход к настоящему океану, не имел
для нее никакого значения: это был выход в никуда. В географической
целостности Евразии выражено ее культурное единство. Категория «границы»
оказывается важной для понимания существа евразийской культуры. Эта
культура находилась по западную сторону рубежа, обособлявшего оседлую
европейскую цивилизацию от чуждой ей по духу цивилизации Великой степи
(кочевые народы), и по восточную — рубежа конфессионального,
разделявшего христианство истинное (православие) и еретическое
(католичество и протестантизм). Русь одновременно осознавала себя и
центром мира, и его периферией, одновременно ориентировалась и на
изоляцию, и на интеграцию.
Россия в первую очередь является продолжательницей культурных традиций
Византии. Однако византизм - не единственный элемент евразийской
культуры: заметный след в ней также оставила восточная волна,
накатившаяся на Русь из монгольских степей. Таким образом, по своему
духу евразийская культура, по мнению евразийцев, представляется
культурой- наследницой, осваивающей чужие традиции, тогда как сами
культурные центры возникновения уже угасли, и соеденяющей их генеральной
идеей - православием.
Единство культурно-материковое нельзя смешивать с
национально-государственным, поэтому сопоставление «России-Евразии» с
любым из (кон) федеративных государств Европы неправомерно. И если уж
допустимо проводить здесь аналогии — то, по крайней мере, с такими
этногеографическими организмами, как империя Карла Великого, Священная
Римская империя или империя Наполеона. При подобном сравнении очевидны
большая устойчивость и реальное единство Евразии.
Отмеченные особенности «континента-океана» заставляют искать истоки его
жизнеспособности не в Киевской Руси, ставшей лишь колыбелью будущего
руководящего народа Евразии, и даже не в северо-восточной Руси.
Евразийцы считали, что впервые евразийский культурный мир предстал как
целое в империи Чингис-хана. Монголы формулировали историческую задачу
Евразии, положив начало ее политическому единству и основам ее
политического строя. Преемницей монгольского государства и стала
Московская Русь. Российская же империя почти закончила государственное
объединение Евразийского материка и, отстояв его от посягательств
Европы, создала сильные политические традиции.
Однако само существо русско-евразийской идеи оставалось неосознанным
внутри правящего слоя, который подвергся сильной европеизации.
Европейский элемент вызвал в евразийском мышлении значительные сдвиги:
национальная идея Москвы как наследницы Византии и оплота христианства в
борьбе с азиатским язычеством и западной еретической культурой утратила
свой религиозный смысл и была заменена позитивно-политической идеей
империи и империализма; культурная задача стала формулироваться
обедненно и чисто эмпирически — как рост государственной территории и
государственной мощи.
Этот процесс совпал с быстрым продвижением России на Восток и переходом
ее в лагерь своего вчерашнего врага — Европы, в ходе борьбы с утратившим
религиозный пафос исламом. Прошлая разграничительная линия между русской
и азиатско-языческой культурами исчезла: безболезненно и как-то
незаметно границы русского государства почти совпали с границами
монгольской империи.
По мысли евразийцев, замирение России с Европой и последовавшая вслед за
этим еще большая европеизация вызвали явное помутнение национального
самосознания, что повело к размыванию ощущения западной границы.
Правящие круги стали считать Россию частью Европы, и на смену старой
идеологии Москвы пришла новая, созданная по европейскому образцу
культура, основы которой выводились из славянской традиции. Однако
по-прежнему пространство, очерченное пределами Евразии, рассматривалось
изнутри как отграниченное и от славянства, и от Европы. А извне оно
определялось как Азия, хотя и отличная от действительной Азии, в
частности, Китая и Индии.
Заимствование чужой культуры в конечном итоге оборачивается деформацией
собственной. Чтобы избежать этого, необходимо руководствоваться в жизни
стремлением к самопознанию: только оно укажет человеку или народу его
настоящее место в мире. Лишь вполне самобытная национальная культура
есть подлинная и отвечает этическим, эстетическим и утилитарным
требованиям, которые к ней предъявляются. Стремление к общечеловеческой
культуре, с этой точки зрения, оказывается несостоятельным: при пестром
многообразии национальных характеров и психологических типов такая
общечеловеческая культура свелась бы либо к удовлетворению чисто
материальных потребностей при полном игнорировании духовных, либо
навязала бы всем народам формы жизни, выработанные из национального
характера какой-нибудь одного народа.
В качестве внутреннего барьера, защиты культуры от инородного
воздействия выступает ее установка на невосприимчивость чуждых и
деформирующих влияний. Механизмы самосохранения запрограммированы в ней
самой. Как только она осознает угрозу, она мобилизует весь
центростремительный потенциал для сбережения своей цельности и единства.
Ее пространственное местоположение замыкается на понятии «граница».
Вычерчивание такой границы становится процессом углубления самосознания
данной культуры, выявления ее специфики и уникальности.
Европейской концепции дуэли Запада и Востока евразийство
противопоставило модель: «периферия — центр в их динамическом
взаимодействии». История показывает, что в культурах Запада и Востока
много общего. Однако евразийская культура может раскрыться только на
собственных путях в особом мире — разворачиваясь из Средней Азии в
направлении приморских областей Старого Света.
С начала XX века взаимодействие евразийской и европейской культур
перемещается из области техники, государственного строительства и
политической жизни в сферу миросозерцания. А это круто меняет дело,
Запад предстает здесь уже в иной виде. В ходе этого взаимодействия
евразийцы приходят к выводу, что романо-германский мир с его культурой
является их врагом. Евразийцы считают европейские понятия «эволюционной
лестницы» и прогресса, применяемые к истории общества,— понятия глубоко
эгоцентрические.
Согласно евразийской концепции, культуре нельзя научиться или просто
заимствовать ее — продолжателем культурной традиции является только тот,
кто качественно ее обновляет и превращает в свою собственность, в
неотъемлемый духовный элемент личного бытия, как бы воссоздает ее
заново. Она в каждом человеке как бы возрождается вновь и делает таким
образом шаг, прыжок из прошлого в настоящее, а из него в будущее.
История вся состоит из прыжков, там, где подобный процесс прерывается,
культура умирает и остается один косный, бездушный быт.
Выстраивая схему культурно-исторического (линейного) развития,
европейское мышление исходит из молчаливой предпосылки о том, что
прошлое упирается в настоящее, как в тупик. Весь расчет здесь строится
на том, что реален лишь быт, но не живая культура, не ее душа. Именно о
духе, душе всегда пеклась евразийская мысль, пытаясь отыскать выход за
пределы современной ей европейской цивилизации. Евразийское
мировосприятие строилось на признании вполне реального существования
общественно-культурных циклов зарождения, расцвета и упадка. При таком
подходе культура наделяется всеми признаками личности, что, достигается
через ее индивидуализацию и совокупность выполняемых ею общественных
ролей. Так называемая «симфоническая личность» культуры составляется из
комплекса иерархически организованных личностей (класс, сословие, семья,
индивид), сосуществующих одновременно, но генетически связанных с
предшествующими им прошлыми поколениями. В качестве такого сложного
организма культура переживает определенные стадии своего развития, но не
в рамках непрерывного эволюционного ряда, а в кругу законченного
(закрытого) культурного цикла.
Вера есть духовный символ, который окрашивает культуру религиозно.
Евразийцы убеждены, что рождение всякой национальной культуры происходит
на почве религиозной: она появляется на свет, сопровождаемая мифом о
своем рождении. Мифом евразийской культуры стало православие. Оно
характеризуется стремлением к всеединству, что позволяет ему
синтезировать различные идеологические течения — как входящие в рамки
данной культуры, так и пребывающие за ее пределами. В этой связи
язычество можно рассматривать как «потенциальное православие», причем в
процессе христианизации русское и среднеазиатское язычество создают
формы православия, более близкие и родственные евразийской православной
традиции, чем европейское христианство.
Православие обладает способностью легко приспосабливаться к той или иной
политической форме посредством веры в возможность и необходимость
преображения бытия через его христианизацию. Оно не считает государство
единственной реальной силой, верует в собственную силу и потому
принципиально благожелательно ко всем разновидностям политической
организации общества, расценивая любую из них как преходящую, а не раз и
навсегда данную и неустранимую модель.
Взаимопроникновение церкви и государства затрудняет разграничение сфер
их культурного творчества. Евразийство стремится выработать принцип
такого разграничения: направление деятельности церкви — свободная
истина, соборное единство, освоение и раскрытие соборного предания;
государства — единство нецерковного мира, отъединенного в известной мере
от церкви и разъединенного в самом себе. Государство черпает основы
своей идеологии в церкви, пребывает в органической связи с нею, но
конкретизирует и осуществляет эти идеи в собственной, мирской сфере. Оно
неизбежно ошибается и грешит, поскольку функционирует в мире греха. Его
внутренняя разъединенность ярче всего проявляется в разделении людей на
правящих и управляемых, в отчуждении личности от общества, в
использовании силы и принуждения.
К своему идеалу Русь шла не путем рационального сознания, а через
религиозно-положительный опыт. Главная идея справедливого государства,
«государства правды», которое она постоянно стремилась создать,—
подчинение государственности ценностям, имеющим непреходящее значение.
Из этого следует, что «государство правды» оказывается не конечным
идеалом, установленным в результате социальных преобразований, а только
этапом на пути достижения истины. В истории России под наслоениями
многообразных взглядов и теории всегда проглядывало желание соблюсти эту
изначальную истину, обуздать стихию человеческой воли, добиться
самоподчинения человека религиозно-государственной правде.
В евразийской трактовке перед «государством правды» всегда стояли три
задачи: блюсти православие, «возвращать правду на землю» и противостоять
абсолютизации материального начала в жизни народа. Самой важной была
обязанность «возвращать правду на землю». И именно поэтому нельзя
сопоставлять «государство правды»с правовым государством Запада, так как
первое основано на религии, а второе на материальных ценностях.
«Демотическое» (под этим термином евразийцы понимали государство, где
народ не случайный набор граждан, а совокупность всех исторических
поколений) государство избегает принудительного внушения тотального
религиозного или философского миросозерцания. Отказываясь от
принудительного внедрения идеала в жизнь, оно стремится сформировать не
цельное мировоззрение, а общественное мнение определенной
культурно-исторической эпохи. Признаки общих идей лежат в плоскости
менее глубокой и менее интимной, чем миросозерцание или религиозная
вера. «Демотическое» государство, в отличие от доктринального (например,
марксистского или исламского), построено на «внешней правде», на
общенародном признании, то есть является правовым, хотя и не в западном
смысле.
Механизмы нормирования и запретов, действующие в таком государстве,
сводятся в основном к двум формам: физическому принуждению (которое
должно быть минимальным) и отношениям властвования-подчинения. Вторая
форма заставляет предполагать известную духовную связь между
властвующими и подчиненными. Несомненным преимуществом властных
отношений является то, что они основаны на очень первичных и
элементарных сторонах человеческой психики, отчего им и присуща
значительная социально-организующая сила. Надежда на полное исчезновение
властных элементов (как в анархизме) — утопия: до тех пор, пока в жизни
индивида играют важную роль чисто эмоциональные факторы (любовь,
ненависть, привязанность и т. д.), они сохраняют свое значение.
Такое толкование наводит на мысль, что власть для евразийского мышления
самоцель. Власть для себя — это квинтэссенция евразийства. Она
сохраняется и используется не для внешних (социальных, экономических и
пр.) целей, но для самопотребления. Структура властвования кажется
трудноулавливаемой, но «правящий отбор» — наиболее осязаемый ее
носитель.. Несмотря на структурную нестабильность правящего слоя (приток
и выход составляющих его членов), он олицетворяет среду существования
«идеи-правительницы». Ведь в конечном счете именно она отбирает для
правящей системы необходимые ей элементы.
Оживление интереса к евразийству в наше время обусловленно двумя
факторами: актуально-политическим и мировоззренческим.
Актуально-политические основания для этого вытекают из ситуации,
связанной с распадом СССР. Теперь, после потери Москвой своей старой
власти, особенно актуальное значение получили отношения России с
прежними советскими республиками, где преобладает "исламское население".
Поэтому темой евразийства интенсивно занимаются российские аналитики и
наблюдатели, которые ни в кроем случае не причисляют себя к сторонникам
евразийства. Реанимация евразийства в его сегодняшней запутанной
ситуации, на мой взгляд, связана с некоторыми его особенностями,
привлекательными как для интеллектуалов, так и для людей более широкого
круга.
Прежде всего речь идет о компенсаторской функции, снимающей чувство вины
и неполноценности по отношению к Западу. Это действует успокаивающе,
когда ставятся вопрос, а не является ли "полуазиатский" характер России
ее преимуществом? Евразийство предлагает некий эрзац для распавшейся
империи, поскольку стремится дать хоть какое-то объяснение и оформление
рыхлому многонациональному пространству, в котором Россия, среди прочих
государственных образований, должна быть первой среди равных. В конце
концов евразийство может послужить неким прикрытием для консервативной
политической целевой установки. Но одной из отличительных черт
евразийства является признание перемен и признание исторического
движения. Тогда как может евразийство прикрывать то, что евразийство
найдет лишь ограниченный успех среди большинства населения, и его
влияние ограничится главным образом интеллектуальными кругами. И, тем не
менее, евразийство остается опасным идеологическим мифом.
Итак, подводя итог, можно сделать вывод, что евразийство - идеология
государственности. Все его социокультурные, религиозные, геополитические
и другие аспекты вращаются вокруг проблемы власти. Государство почти
тождественно культуре и церкви, государство - тот витальный центр,
который позволяет идентифицировать "Россию-Евразию". К.Леонтьев считал,
что утратив наш "византизм", то есть монархичность и православность,
Россия перестанет быть сама собой. То есть утратив вкус к
государственности, Россия не будет Россией, а тем более "Россией -
Евразией". Судьба евразийцев есть "история духовной неудачи". Им первым
удалось увидеть несколько больше других и услышать те острые и живые
вопросы, но им не удалось дать на них ответы.
Список литературы.
В поисках пути. М.: Русская книга, 1992.
Пути Евразии.- М.: Русская книга, 1992.
Савицкий П.Н. Континент Евразия.- М.: Аграф, 1997.
Ерасов Б. Россия в евразийском пространстве.//ОНС.- 1994.- №2.
Исаев И. Евразийство: идеология государственности.//ОНС.- 1994.-№5
Очирова Т. Геополитическая концепция евразийства.//ОНС.- 1994.- №1
|
