: Экономическая история советской России

1. Превращение большевизма в государственную структуру. 2

Первые декреты 2

Рабочий контроль и начало национализации 4

Вытеснение Советов и роспуск Учредительного собрания 6

2. “Военный коммунизм” 10

Национализация и мобилизация экономики 10

3. Кризис «военного коммунизма» 14

Экономическая отсталость и социальная деградация 14

Октябрьская революция, в отличие от Февральской, была тщательно подготовлена

большевиками, которых Ленин, преодолев сильное сопротивление, сумел склонить

на свою сторону. 24—25 октября (6—7 ноября) несколько тысяч

красногвар­дейцев, матросов и солдат, пошедших за большевиками, овладевают

стратегически важными пунктами столицы: вокзалами, арсеналами, складами,

телефонной станцией, Государственным банком. 25 ок­тября (7 ноября) штаб

восстания — Военно-революционный комитет объявляет о свержении Временного

правительства. На исходе ночи 26 октября (8 ноября) после предупредительного

залпа с крейсера «Аврора» восставшие берут Зимний дворец с находящимися там

министрами, без труда подавив сопротивление юнкеров и женского батальона,

которые составляли единственную защиту бессильного правительства.

1. Превращение большевизма в государственную структуру.

Первые декреты

Через два часа после ареста Временного правительства 11 Всероссийский съезд

Советов ратифицировал два основных де­крета, подготовленных Лениным. В

Декрете о мире говорилось, что «рабочее и крестьянское правительство,

созданное револю­цией 24 — 25 октября и опирающееся на Советы рабочих,

сол­датских и крестьянских депутатов, предлагает всем воюющим народам и их

правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом

мире». Кроме того, новое пра­вительство решило отменить тайную дипломатию и

опублико­вать секретные договоры, заключенные царским и Временным

правительством. В действительности декрет был адресован не правительст­вам, а

скорее международному общественному мнению и сви­детельствовал о желании

новой власти подорвать сложившуюся мировую систему государств. Великие

державы не могли при­нять предложение, выдвинутое большевиками. Декрет

гласил, что мир «без аннексий и контрибуций» означает всеобщий от­каз от

любого господства, навязанного народам Европы или Америки. Это было не чем

иным, как призывом к разрушению колониальных империй. Большевики надеялись,

что обнародо­вание декрета (на который фактически никто не обратил

вни­мания), подкрепленное их победой (которая произвела большее впечатление),

вызовет волнения, достаточные, чтобы вынудить правительства искать мира.

Декрет сознательно выходил за рамки традиционной дипломатии, он был рассчитан

на победу революции в Европе. Союзники России отказались рассмотреть эти

предложения и признать новое правительство, обреченное, по их мнению, на

скорое исчезновение. Вильсон в своем ответе напомнил о «14 пунктах» и

отказался от сепаратного мира с центральными державами, а те,

заинтересованные в том, чтобы получить свободу действий на востоке, дали

понять, что соглас­ны на переговоры с большевиками. Через несколько недель к

Декрету о мире добавился еще один документ — Декларация прав народов России,

— столь же резко выходящий за рамки существующих норм, поскольку ос­новывался

на принципе революционного освобождения наро­дов. Декларация провозглашала

равенство и суверенность наро­дов бывшей Российской империи, их право на

свободное само­определение, вплоть до отделения, отмену всяких национальных и

религиозных привилегий и ограничений. Декрет о земле, принятый 26 октября,

узаконивал то, что было сделано начиная с лета многочисленными земельными

комитетами: изъятие земель у помещиков, царского дома и за­житочных крестьян.

Его текст включал наказ о земле, вырабо­танный эсерами на базе 242 местных

наказов: «Частная собст­венность на землю отменяется навсегда. Все земли

передаются в распоряжение местных Советов». Эсеры заявили протест: большевики

украли их программу. «Пусть так, — ответил им Ленин. — Не все ли равно, кем

он составлен, но, как демократическое правительство, мы не мо­жем обойти

постановление народных низов, хотя бы с ним бы­ли несогласны. В огне жизни,

применяя его на практике, про­водя его на местах, крестьяне сами поймут, где

правда... Жизнь — лучший учитель, а она укажет, кто прав, и пусть крестьяне с

одного конца, а мы с другого конца будем разрешать этот воп­рос... В духе ли

нашем, в духе ли эсеровской программы, — не в этом суть. Суть в том, чтобы

крестьянство получило твердую уверенность в том, что помещиков в деревне

больше нет, что пусть сами крестьяне решают все вопросы, пусть сами они

ус­траивают свою жизнь». Согласно Декрету о земле, каждая крестьянская семья

дол­жна была получить в среднем по две-три десятины земли. При­бавка

значительная, но, в то время мало значимая, так как за неимением скота и

техники, земля не могла быть обработана. Тем не менее в течение нескольких

месяцев престиж большеви­ков в деревне достиг высшей точки (об этом

свидетельствует увеличение числа сельских партийных ячеек в первые месяцы

1918 г.). Крестьяне, конечно, не дожидались декрета, чтобы вершить «свою»

революцию, однако он укрепил их в убежде­нии, будто большевики, о которых они

только слышали, явля­ются теми «максималистами», которые одобряют их

действия.

Рабочий контроль и начало национализации

26 октября Ленин заявил, что новый режим будет основы­ваться на принципе

«рабочего контроля». Декрет от 27 ноября определил его формы. Теоретически

рабочий контроль должен был осуществляться всеми трудящимися предприятия

через вы­борный заводской комитет, а также состоящих при нем пред­ставителей

администрации и инженерно-технических работни­ков. Трудящиеся получали доступ

к бухгалтерским книгам, складам, могли контролировать обоснованность найма и

уволь­нений. Этот декрет как бы узаконивал положение вещей, ре­ально

существующее на многих предприятиях с лета 1917 г. Практически же он

отстранял заводские комитеты от управле­ния предприятиями. Они теперь входили

в иерархическую структуру, где большинство составляли люди, далекие от

про­блем рабочих комитетов. При каждом городском Совете был создан Совет

рабочего контроля, состоящий из представителей профсоюзов и кооперативов. Их

высшим органом был Всерос­сийский совет рабочего контроля. Структура его

узаконивала поглощение заводских комитетов профсоюзами и Советами, где

заправляли большевики. Первый Съезд профсоюзов (7 — 14 января 1918 г.) должен

был подтвердить подчинение завкомов профсоюзам. В оконча­тельной резолюции,

представленной большевиком Лозовским, отмечалось, что контроль над

производством ни в коей мере не означает перехода предприятия в руки

трудящихся данного предприятия. Последний пункт недвусмысленно

свидетельство­вал о том, что заводские комитеты и комиссии профсоюзного

контроля должны подчиняться инструкциям, исходящим от Всероссийского совета

рабочего контроля. В действительности этот совет ни разу не собирался как

са­мостоятельный орган. С самого начала он влился в Высший Совет Народного

Хозяйства (ВСНХ), созданный декретом от 15 декабря. На него возлагалась

задача по проверке экономиче­ской деятельности государства, централизации и

руководству всеми экономическими органами и подготовке законов, касаю­щихся

экономики. Он подчинялся непосредственно правитель­ству и имел двойную

структуру: вертикальную (главки — цент­ральные органы, управляющие работой

различных отраслей промышленности) и горизонтальную (совнархозы или

регио­нальные советы народного хозяйства). ВСНХ обладал больши­ми

полномочиями: мог конфисковывать, приобретать, опечаты­вать любое

предприятие. Его сотрудниками стали представите­ли различных министерств

(народных комиссариатов по экономике), которым помогали «буржуазные

специалисты». Привлечение советским государством «буржуазных специали­стов»

предполагалось Лениным (в «Очередных задачах Совет­ской власти») как

«компромисс», необходимый, поскольку ко­митеты рабочего контроля, Советы и

заводские комитеты не умели «организовать производство». Рабочий контроль

завод­ских комитетов был вытеснен профсоюзами и Советами, а затем

учреждениями ВСНХ. Рабочий контроль, ведущийся очень неумело, на некоторых

предприятиях в период июня — октября 1918 г. сменился государственным

«рабочим контролем» над са­мими рабочими, «неспособными организоваться».

Рабочие не поняли происходящего: для них главным было, что бывший хозяин

побежден и признаны заводские комитеты. Кроме того, на пятый день после

революции был наконец тор­жественно провозглашен 8-часовой рабочий день,

запрещался детский труд, стала обязательной выплата пособий по безрабо­тице и

болезни. 14 декабря правительство подписало первый декрет о наци­онализации

ряда промышленных предприятий. По утвержде­нию С. Маля, первые национализации

(речь идет о 81 предпри­ятии, национализированном до марта 1918 г.)

санкционирова­лись по инициативе на местах. Эта национализация была прежде

всего мерой наказания и заранее не планировалась, в отличие от той, которая

стала систематически проводиться с лета 1918 г. Управление

национализированными предприятия­ми было выведено из-под рабочего контроля и

передано глав­кам ВСНХ. На крупные предприятия главки назначали «комис­саров»

(представителя государственной власти) и двух директо­ров (технического и

административного). Административный директор, названный затем «красным»

(обычно член партии, часто бывший рабочий или мастер этого предприятия),

поддер­живал отношения с заводским комитетом. За неимением «ин­женерно-

технических кадров пролетарского происхождения», техническим директором

становился бывший инженер или управляющий предприятия. Если промышленные

предприятия национализировались постепенно, то крупные банки, прекра­тившие

все операции и заморозившие счета, сразу же с 27 де­кабря стали объектом

государственной национализации. В ян­варе 1918 г. принадлежавшие им чеки и

акции были конфиско­ваны, а государственные задолженности (всего 60 млрд.

руб., из них 16 млрд. — внешнего долга) аннулированы. Кроме основных

вышеупомянутых декретов, правительство, заседавшее по пять-шесть часов каждый

день, в первые недели своего существования приняло ряд реформ. Вот наиболее

важные из них: отмена старорежимных чинов, титулов и наград, а также

неравенства званий; выборность судей; создание революционных трибуналов, в

частности трибунала, занимающегося «преступлениями печати»; признание

гражданского брака; об­суждение закона, облегчающего процедуру развода;

секуляриза­ция гражданского состояния; отделение церкви от государства и

школы от церкви; переход на григорианский календарь с 1(14) февраля 1918 г.

Вытеснение Советов и роспуск Учредительного собрания

Правительство, созданное 26 октября, на 11 съезде Советов состояло только из

большевиков. Возглавляемый Лениным Со­вет Народных Комиссаров (Совнарком)

включал в себя 15 ко­миссаров: Рыков отвечал за внутренние дела, Троцкий— за

внешнюю политику, Луначарский — за народное образование, Сталин — за

национальную политику, Антонов-Овсеенко — за военное ведомство и т.д. Эсеры и

меньшевики отказались при­сутствовать на заседании избранного съездом

Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета (ВЦИК) в знак про­теста

против большевистского акта насилия. Таким образом, правительство Ленина

признали только большевистские делега­ты, левые эсеры и несколько делегатов

от мелких группировок, поддержавших восстание. Во ВЦИК были избраны 67

больше­виков и 29 левых эсеров. 20 мест было оставлено для меньше­виков и

эсеров на тот случай, если они вернутся на съезд. Пока создавалось новое

правительство, ПВРК, во главе ко­торого стояли малоизвестные политические

деятели, принял ряд жестких мер, отражающих низовую концепцию «демокра­тии»:

были закрыты семь газет («День» — ежедневное издание умеренных социалистов,

«Речь» — ежедневное издание кадетов, «Новое время» — самая крупная

ежевечерняя газета, «Вечернее время», «Русская воля», «Народная правда»,

«Биржевые ведо­мости»), установлен контроль над радио и телеграфом,

вырабо­тан проект изъятия пустых помещений, частных квартир и ав­томобилей.

Через два дня закрытие газет узаконил декрет, ос­тавляющий за новыми властями

право приостанавливать деятельность любого издания, «сеющего беспокойство в

умах и публикующего заведомо ложную информацию». Против этих жестких мер и

против тотального захвата вла­сти большевиками росло недовольство, в том

числе внутри пар­тии большевиков. Первым выступил Исполком Всероссийского

совета крестьянских депутатов, находящийся в руках эсеров; за ним последовали

меньшевики и эсеры из Петроградского Сове­та, другие организации. Они

призывали народ объединяться вокруг Комитета защиты родины и революции,

собравшегося в Петроградской думе, единственной организации, представляю­щей

все слои населения. Этот Комитет заявил о том, что он бе­рет на себя

временные полномочия до созыва Учредительного собрания. Как только

выяснилось, что новый режим выражает волю большевистской партии, а не

Советов, часть приверженцев вос­стания резко изменила свою позицию.

Меньшевики-интерна­ционалисты и левые эсеры, объединившиеся вокруг издаваемой

Горьким газеты «Новая жизнь» и анархо-синдикалистской газе­ты «Знамя труда»,

поддерживаемые Бундом и Польской социа­листической партией, выступили за

образование социалистиче­ского революционного правительства, которое состояло

бы не только из большевиков. Это течение получило поддержку мно­гочисленных

рабочих профсоюзов, Советов, заводских комите­тов. Совет Выборгской стороны,

безоговорочно поддерживаю­щий большевиков с апреля, опубликовал воззвание,

подписан­ное и меньшевиками и большевиками, о формировании коалиционного

социалистического правительства. Руководство «социалистической» оппозицией

взял на себя профсоюз железнодорожников (Викжель), где большевики всегда были

в меньшинстве. Не желая принимать участие в «братоубийственной борьбе»,

профсоюз направил властям уль­тиматум (29 октября), требуя образования

социалистического правительства, откуда были бы исключены Ленин и Троцкий, и

угрожая всеобщей забастовкой железнодорожников. По вопросам свободы печати и

создания коалиционного со­циалистического правительства мнения большевиков

раздели­лись. Одиннадцать членов правительства и пять членов Цент­рального

Комитета партии (Каменев, Зиновьев, Рыков, Милю­тин, Ногин) подали в отставку

в знак протеста против «поддержания чисто большевистского правительства с

по­мощью террора». Ленин же посчитал «инцидент» предательст­вом нескольких

«отдельных интеллигентов». На самом деле в октябре, так же как и в июле, до

захвата власти и после, шла борьба двух внутрипартийных концепций

большевизма. Боль­шевистская дисциплина оказалась таким же далеким от

реаль­ности мифом, как и так называемая «власть Советов». Оппози­ция

большевиков-«диссидентов» продлилась, однако, недолго. ЦК потребовал, чтобы

оппозиционеры изменили свое мнение, пригрозив исключением из состава ЦК.

Зиновьев подчинился 9 ноября. Остальные продержались до 30 ноября и также

при­знали свои ошибки. Тем временем, под давлением Викжеля, Ленин заключил

договор о совместных действиях с левыми эсе­рами. Меньшевистские и

правоэсеровские делегаты были выве­дены из Исполкома 11 Всероссийского съезда

Советов кресть­янских депутатов 26 ноября 1917 г. В результате этой

совмест­ной акции левые эсеры вошли в правительство. Состав его являлся

временным, поскольку, по общему мнению, только Уч­редительное собрание,

которое должно было собраться в янва­ре, могло назначить законное и

представительное правительст­во, способное заставить большевиков пойти на

уступки. До Октября большевики постоянно обвиняли Временное правительство в

затягивании созыва Учредительного собрания. Не говорить об этом они не могли.

Представляется маловероят­ным, что Ленин заранее решил распустить

Учредительное со­брание, хотя Суханов утверждает, что еще в Швейцарии Ленин

называл Учредительное собрание «либеральной шуткой». Тем не менее с октября

месяца Ленин много раз возвращался к идее, выдвинутой Плехановым в 1903 г.,

суть которой в том, что успех революции — это «высшее право», стоящее даже

над всеобщим избирательным правом. Естественно, любые свобод­ные выборы в

Учредительное собрание превратились бы в по­беду эсеров над большевиками,

потому что основную массу из­бирателей составляли крестьяне. Поощряя

экспроприацию, большевики завоевали некоторое доверие части крестьян, но

отнюдь не большинства. Из 41 млн. проголосовавших на выборах в декабре 1917

г. за эсеров отдали свои голоса 16,5 млн., за раз­ные другие умеренные

социалистические партии — чуть мень­ше 9 млн., за различные национальные

партии — 4,5 млн., за кадетов — менее 2 млн., за большевиков — 9 млн. Из 707

из­бранных в Учредительное собрание депутатов 175 составляли большевики, 370

— эсеры, 40 — левые эсеры, 16 — меньшевики, 17 — кадеты и более 80 —

«разные». В этой ситуации левые эсе­ры и большевики открыто рассматривали

вопрос о роспуске Учредительного собрания. Мария Спиридонова, лидер левых

эсеров, разъясняла, что Советы «показали себя наилучшими организациями для

разрешения всех социальных противоре­чий...». От имени петроградских

большевиков Володарский за­явил о возможности «третьей революции» в случае,

если боль­шинство Учредительного собрания будет противиться воле большевиков.

11 декабря правительство обвинило кадетов в подготовке государственного

переворота, назначенного на день открытия Учредительного собрания, и

арестовало основных ру­ководителей партии. Против применения насильственных

мер по отношению к Учредительному собранию были возражения и внутри партии

большевиков (Каменев, Ларин, Милютин, Сап­ронов). В «Тезисах об Учредительном

собрании» Ленин, в частности, писал: «Всякая попытка, прямая или косвенная,

рассматривать вопрос об Учредительном собрании с формально-юридической

стороны, в рамках обычной буржуазной демократии, вне учета классовой борьбы и

гражданской войны, является изменой делу пролетариата и переходом на точку

зре­ния буржуазии». К открытию Учредительного собрания 5 января 1918 г.

большевики подготовили пространную «Декларацию прав тру­дящегося и

эксплуатируемого народа», повторяющую резолю­ции съезда Советов по аграрной

реформе, рабочему контролю и миру. Один из пунктов декларации, зачитанной

Свердловым, гласил: Учредительное собрание «считает, что его задачи

исчер­пываются установлением коренных оснований социалистиче­ского

переустройства общества». Делегаты отвергли это заявле­ние о капитуляции и

244 голосами против 153 выбрали в пред­седатели эсера В. Чернова, а не М.

Спиридонову, поддерживаемую большевиками. Кроме того. Учредительное собрание

отменило октябрьские декреты. Тогда на заседании Совета Народных Ко­миссаров

большевики потребовали немедленного роспуска Уч­редительного собрания. Левые

эсеры заявили о необходимости альтернативы: новые выборы или немедленное

объединение сил, оппозиционных Учредительному собранию, в Революци­онное

собрание. ВЦИК тоже высказался за роспуск. На следу­ющий день, 6(19) января

красногвардейцы, дежурившие у две­рей зала заседаний, не допустили туда

делегатов Учредительно­го собрания, которое было объявлено распущенным. Этот

произвол не вызвал в стране особого отклика. Лишь отдельные петроградские

эсеры попытались оказать вооруженное сопро­тивление, но оно потерпело фиаско.

Войска, верные большеви­кам, открыли огонь по нескольким сотням безоружных

демон­странтов, протестовавших против роспуска Учредительного собрания,

возмутившего демократов, умеренных социалистов, некоторых большевиков.

Общественность осталась безразлич­ной. Опыт парламентской демократии

продлился всего не­сколько часов. Из постоянно действующего органа ВЦИК

превратился в периодически созываемый: он собирался уже раз в два месяца,

потерял возможность аннулировать «срочные» декреты, прини­маемые Совнаркомом.

Президиум ВЦИКа, полностью контро­лируемый большевиками, стал постоянно

действующим орга­ном. Он монополизировал все функции контроля, обладал

пра­вом подтверждать решения Совнаркома и назначать народных комиссаров,

предлагаемых Совнаркомом. «Власть снизу», то есть «власть Советов»,

набиравшая силу с февраля по октябрь, через различные децентрализованные

институты, созданные как потенциальное «противостояние вла­сти», стала

превращаться во «власть сверху», присвоив себе все возможные полномочия,

используя бюрократические меры и прибегая к насилию. Тем самым власть

переходила от обще­ства к государству, а в государстве к партии большевиков,

мо­нополизировавших исполнительную и законодательную власть. Еще некоторое

время в Советах находились небольшевики, но еще до того, как была запрещена

их деятельность, к их мнению перестали прислушиваться.

2. “Военный коммунизм”

Национализация и мобилизация экономики

После трех с половиной лет войны и восьми месяцев революции эко­номика страны

находилась в руинах. Из-под контроля больше­виков отошли наиболее богатые

районы: Украина, Прибалтика, Поволжье, Западная Сибирь. Экономические связи

между го­родом и деревней уже давно были прерваны. Забастовки и ло­кауты

предпринимателей довершили разложение экономики, порожденное войной.

Окончательно отказавшись от опыта ра­бочего самоуправления, обреченного на

провал в условиях эко­номической катастрофы, большевики предприняли ряд

чрезвы­чайных мер. Они продемонстрировали авторитарный, централистский

государственный подход к экономике. В советской истории совокупность этих мер

получила название «военного коммунизма». В октябре 1921 г. Ленин писал: «В

начале 1918... мы сделали ту ошибку, что решили произвести непосредствен­ный

переход к коммунистическому производству и распределе­нию». Тот «коммунизм»,

который, по Марксу, должен был быстро привести к исчезновению государства,

наоборот, удивитель­ным образом гипертрофировал государственный контроль над

всеми сферами экономики. После национализации торгового флота (23 января) и

внешней торговли (22 апреля) правительство 28 июня 1918 г. приступило к общей

национализации всех предприятий с капиталом свыше 500 тыс. рублей. Сразу

после создания в декабре 1917 г. ВСНХ он занялся национализацией, но сначала

экспроприации проходили беспорядочно, по ини­циативе на местах и чаще всего

как репрессивная мера против предпринимателей, пытавшихся сопротивляться

злоупотребле­ниям рабочего контроля. Декрет от 28 июня был неподготов­ленной

и конъюнктурной мерой, его приняли в спешке, чтобы уйти от выполнения одного

из пунктов брест-литовского договора, гласящего, что начиная с 1 июля 1918 г.

любое предпри­ятие, изъятое у подданных Германии, будет возвращено им в том

случае, если это имущество не было уже экспроприировано государством или

местными властями. Такая уловка с национа­лизацией (»идущая по заранее

разработанному плану», как бы­ло телеграфировано советскому послу в Берлине,

чтобы при­дать декрету больше убедительности в глазах немцев) позволила

советскому правительству заменить передачу сотен заводов «справедливой

компенсацией». К 1 октября 1919 г. было наци­онализировано 2500 предприятий.

В ноябре 1920 г. вышел де­крет, распространивший национализацию на все

«предприятия с числом рабочих более десяти или более пяти, но использую­щих

механический двигатель», которых оказалось около 37 тыс. Из них 30 тыс. не

фигурировали в основных списках ВСНХ. Подобно декрету от 28 июня 1918 г. о

национализации, по­становление от 13 мая 1918 г., дающее широкие полномочия

Народному комиссариату по продовольствию (Наркомпрод), обычно считается

актом, с которого началась политика «воен­ного коммунизма». В нем государство

провозгласило себя глав­ным распределителем, еще до того, как стало главным

произво­дителем. В экономике, где распределительные связи были по­дорваны как

на уровне средств производства (резкое ухудшение состояния транспорта,

особенно железнодорожного), так и на уровне причинно-следственных отношений

(отсутствие про­мышленных товаров не побуждало крестьян сбывать свою

про­дукцию), жизненно важной проблемой стало обеспечение по­ставок и

распределение продуктов, в особенности зерна. Перед большевиками встала

дилемма: восстановить подобие рынка в условиях разваливающейся экономики или

прибегнуть к принудительным мерам. Они выбрали второе, так как были увере­ны,

что усиление классовой борьбы в деревне решит проблему снабжения

продовольствием города и армии. 11 июня 1918 г. были созданы комитеты

крестьянской бедноты (комбеды), ко­торые в период разрыва между большевиками

и левыми эсера­ми (еще контролировавшими значительное число сельских

Со­ветов) должны были стать «второй властью» и изъять излишки

сельскохозяйственной продукции у зажиточных крестьян. В це­лях

«стимулирования» бедных крестьян (определяемых как «крестьяне, не

использующие наемную рабочую силу и не име­ющие излишков») предполагалось,

что часть изымаемых про­дуктов будет поступать членам этих комитетов. Их

действия должны были поддерживаться частями «продовольственной ар­мии»

(продармия), состоящими из рабочих и большевиков-ак­тивистов. В конце июля

1918 г. в продармии было 12 тыс. че­ловек (затем их число увеличилось до 80

тыс.). Из них добрую половину составляли рабочие стоявших петроградских

заводов, которых «заманили» оплатой натурой пропорционально коли­честву

конфискованных продуктов. После роспуска этих отря­дов в конце гражданской

войны многие из участников этой кампании попали в административный и

партийный аппараты, и мало кто из них вернулся на заводы. Создание комбедов

свидетельствовало о полном незнании большевиками крестьянской психологии. Они

представляли, согласно примитивной марксистской схеме, что крестьяне бы­ли

разделены на антагонистические классы кулаков, середня­ков, бедняков и

батраков. На самом деле крестьянство прежде всего было едино в противостоянии

городу как внешнему миру. Когда пришло время сдавать «излишки», в полной мере

про­явились общинный и уравнительный рефлексы деревенского схода: вместо того

чтобы возложить груз поборов только на за­житочных крестьян, его распределяли

более или менее равно­мерно, в зависимости от возможностей каждого. От этого

по­страдала масса середняков. Возникло общее недовольство: во многих районах

вспыхнули бунты; на «продовольственные от­ряды» устраивались засады —

надвигалась настоящая партизан­ская война. 16 августа 1918 г. Ленин отправил

телеграмму всем местным властям, где призывал их «прекратить преследовать

середняка». Кампания по продразверстке летом 1918 г. закон­чилась неудачей:

было собрано всего 13 млн. пудов зерна вме­сто 144 млн., как было

запланировано. Тем не менее это не помешало властям продолжить полити­ку

продразверстки до весны 1921 г. Декретом от 21 ноября 1918 г. устанавливалась

монополия государства на внутреннюю торгов­лю. Уже с начала года многие

магазины были «муниципализи­рованы» местными властями, часто по просьбе

граждан, раз­драженных до предела недостатком продуктов и ростом цен, причина

которых виделась им в действиях «спекулянтов» и «пе­рекупщиков». В ноябре

1918 г. комитеты бедноты были распу­щены и поглощены вновь избранными

сельскими Советами. Власти обвинили комбеды в малоэффективности и нагнетании

«напряженности» в крестьянской среде, в то время как новый режим нуждался в

установлении modus vivendi со всем кресть­янством, поскольку оно поставляло

большую часть солдат для Красной Армии. С 1 января 1919 г. беспорядочные

поиски излишков были заменены централизованной и плановой системой

продразвер­стки. Каждые область, уезд, волость, каждая крестьянская об­щина

должны были сдать государству заранее установленное количество зерна и других

продуктов, в зависимости от предпо­лагаемого урожая (определяемого весьма

приблизительно, по данным предвоенных лет, так как только за эти годы имелась

более или менее правдоподобная статистика). Кроме зерна, сдавались картофель,

мед, яйца, масло, масличные культуры, мясо, сметана, молоко. Каждая

крестьянская община отвечала за свои поставки. И только когда вся деревня их

выполняла, власти выдавали квитанции, дающие право на приобретение

промышленных товаров, причем в количестве намного мень­шем, чем требовалось

(в конце 1920 г. нужда в промышленных товарах удовлетворялась на 15—20%).

Ассортимент ограничивался немногими товарами первой необходимости: ткани,

са­хар, соль, спички, табак, стекло, керосин, изредка инструмен­ты. Особенно

ощущался недостаток сельскохозяйственного ин­вентаря. Что касается оплаты

продразверстки девальвирован­ными деньгами (к 1 октября 1920 г. рубль потерял

95% своей стоимости по отношению к золотому рублю), то это, естествен­но,

крестьян не удовлетворяло. На продразверстку и дефицит товаров крестьяне

отреагировали сокращением посевных пло­щадей (на 35—60% в зависимости от

района) и возвращением к натуральному хозяйству. Государство поощряло

создание бедняками коллективных хозяйств (в октябре 1920 г. их было 15 тыс. и

они объединяли 800 тыс. крестьян) с помощью правительственного фонда. Этим

коллективным хозяйствам было дано право продавать государ­ству свои излишки,

но они были так слабы (коллективное хо­зяйство располагало в среднем 75

десятинами пахотной земли, обрабатываемой примерно полусотней человек), а их

техника столь примитивна, что эти коллективные хозяйства не могли произвести

значительное количество излишков. Только некото­рые совхозы, организованные

на базе бывших поместий, обес­печивали серьезный вклад в поставки

первостепенной важно­сти (предназначенные для армии). К концу 1919 г. в

стране на­считывалось всего несколько сотен совхозов. Продразверстка,

восстановив против себя крестьянство, в то же время не удовлетворила и

горожан. В 1919 г. по плану пред­полагалось изъять 260 млн. пудов зерна, но с

большим трудом было собрано только 100 млн. (38,5%). В 1920 г. план был

вы­полнен только на 34%. Горожан поделили на пять категорий, от рабочих

«горячих профессий» и солдат до иждивенцев, учи­тывалось и социальное

происхождение. Из-за недостатка про­дуктов даже самые обеспеченные получали

лишь четверть пре­дусмотренного рациона. Получая полфунта хлеба в день, фунт

сахара в месяц, полфунта жиров и четыре фунта селедки (тако­ва была в марте

1919 г. норма петроградского рабочего «горяче­го цеха»), прожить было

немыслимо. «Иждивенцы», интелли­генты и «бывшие» снабжались продуктами в

последнюю оче­редь, а часто и вовсе ничего не получали. Помимо того, что

система обеспечения продовольствием была несправедливой, она к тому же была

чрезвычайно запутанной. В Петрограде су­ществовало по меньшей мере 33 вида

карточек со сроком дей­ствия не более месяца! В таких условиях расцветал

«черный рынок». Правительство тщетно пыталось законодательно бороться с

мешочниками. Им было запрещено передвигаться на поездах. Местные власти и

силы охраны порядка получили приказ арестовывать любого человека с

«подозрительным» мешком. Весной 1918 г. забастовали рабочие многих

петроградских заводов. Они требовали разрешения на свободный провоз мешков

«до полутора пудов» (24 кг). Этот факт свидетельствовал о том, что не одни

кресть­яне приезжали тайком продавать свои излишки, не отставали от них и

рабочие, имеющие родных в деревне. Все были заняты поисками продуктов.

Участились самовольные уходы с работы (в мае 1920 г. прогуливали 50% рабочих

московских заводов). Рабочие бросали работу и по мере возможности

возвращались в деревню. Правительство противопоставило этому ряд мер,

сим­волизирующих «новое мышление»: введение знаменитых субботников

(коммунистических суббот) — «добровольный» труд в выходные дни, начатый

членами партии, а затем ставший обязательным для всех. Были приняты такие

принудительные ме­ры, как введение трудовой книжки (июнь 1919 г.) с целью

уменьшить текучесть рабочей силы и «всеобщая трудовая повин­ность»,

обязательная для всех граждан от 16 до 50 лет (29 января 1920г.). Самым

экстремистским способом вербовки трудящихся было предложение превратить

Красную Армию в «трудовую ар­мию» и милитаризовать железные дороги. Эти

проекты были выдвинуты Троцким и поддержаны Лениным. В районах, нахо­дившихся

во время гражданской войны под непосредственным контролем Троцкого,

предпринимались попытки осуществить эти планы: на Украине были военизированы

железные дороги, а любая забастовка расценивалась как предательство. После

по­беды над Колчаком 3-я Уральская армия стала 15 января 1920 г. Первой

Революционной Трудовой армией. В апреле в Казани была создана Вторая

Революционная Трудовая армия. Результа­ты оказались удручающими: солдаты-

крестьяне были совершенно неквалифицированной рабочей силой, они спешили

вернуться домой и вовсе не горели желанием работать. Железнодорожников,

привыкших к тому, что их права защищает профсоюз, приводила в ярость

необходимость подчиняться во­енным. «Военный коммунизм», рожденный

марксистскими догмами в условиях экономического краха и навязанный стра­не,

уставшей от войны и революции, оказался полностью несо­стоятельным. Но в

дальнейшем его «политическим достижени­ям» была уготована долгая жизнь.

3. Кризис «военного коммунизма»

Экономическая отсталость и социальная деградация

В начале 1921 г. гражданская война закончилась, советская власть упрочилась.

Однако положение в стране становилось все более катастрофичным.

Продолжающаяся политика «военного коммунизма» вызвала волну возмущения в

деревне. Внутри са­мой партии наметился раскол. Даже те, кто находился в

аван­гарде Октябрьской революции — моряки и рабочие Кронштад­та,—и те подняли

восстание. Для нового строя это было са­мым суровым приговором. Эксперимент

«военного коммунизма» был проведен на пол­ностью разложившейся экономике и

привел к неслыханному спаду производства: в начале 1921 г. объем

промышленного производства составлял только 12% довоенного, а выпуск желе­за

и чугуна —2,5%. Созданный в феврале 1920 г. центральный плановый орган

(Госплан) и ВСНХ оказались неспособными к крупномасштабному планированию и

управлению. Значитель­ная часть вроде бы национализированных предприятий не

под­давалась никакому государственному контролю, каждое пред­приятие

действовало своими силами, как могло, сбывая свою мизерную продукцию на

черном рынке. Государство, присво­ившее себе монополию на распределение,

могло предложить крестьянам для «обмена» очень скудный ассортимент

промыш­ленных товаров. В 1920 г. их производилось на сумму 150 млн. руб.

золотом. Цена выращенного зерна превосходила эту сумму в 20 раз, и составляла

менее 64% довоенного уровня. Крайний недостаток товаров, их дороговизна не

стимулировали крестья­нина производить продукты на продажу, тем более что

любые излишки тут же изымались. По сравнению с довоенным пери­одом объем

продуктов, шедших на продажу, сократился на 92%. Дробление крупных владений,

уравниловка, навязываемая сельскими властями, разрушение коммуникаций, разрыв

эко­номических связей между городом (где уже не было ни рабочих мест, ни

продуктов) и деревней, продразверстка — все это при­вело к изоляции

крестьянства и возвращению к натуральному хозяйству. Замкнувшись в себе,

крестьянство легче, чем другие классы, пережило невероятные социальные

потрясения, порож­денные мировой войной, революцией и гражданской войной. Оно

вобрало в себя покидающих города горожан, многие из которых еще сохранили

связи с родной деревней. После рево­люции Россия оказалась более аграрной и

крестьянской, чем до войны. Продолжение политики продразверстки, за счет

которой го­сударственная казна пополнялась на 80%, было для крестьянст­ва

невыносимым грузом (в два раза превышавшим земельные налоги и выплаты 1913

г.), и это по-прежнему являлось глав­ной причиной недовольства в деревнях. В

1918 г. советская ста­тистика зарегистрировала 245 крестьянских бунтов против

большевистской власти. В 1919 г. целые районы перешли под контроль восставших

крестьян, организованных в отряды, на­считывавшие тысячи, иногда десятки

тысяч человек. Они сра­жались то с красными (в белорусском Полесье, в

Поволжье), то с белыми (в тылу Колчака, в Сибири и на Урале). Борьба Мах­но

сначала против белых, потом против красных была выдаю­щимся тому примером как

по срокам (она длилась почти три года), размаху (50 тыс. партизан составляли

целую армию), раз­нородности социального состава (среди бойцов армии Махно

были крестьяне, железнодорожники, служащие самых разных национальностей,

населявших Украину, — евреи, греки, рус­ские, казаки), так и по своей

политической анархистской про­грамме. «Мы за большевиков, но против

коммунистов», — го­ворил Махно. Это означало: за большевиков, одобрявших

за­хват земель крестьянами, но против коммунистов, изымавших излишки,

насаждавших колхозы и забиравших власть в свои руки, прикрываясь Советами.

Махно считал, что никакая власть не может диктовать массам свою волю.

Структура поли­тической жизни должна зиждиться на существовании свобод­ных

объединений, во всем соответствующих «сознанию и воле самих трудящихся».

Несмотря на то, что Махно сражался вме­сте с красными против Петлюры,

преследовал отступающие войска Деникина, отражал наступление Врангеля, он был

объ­явлен большевиками вне закона. В августе 1921 г., после изну­рительных

боев, длившихся несколько месяцев, Махно и остат­ки его армии пересекли

румынскую границу. После разгрома белых исчезла угроза возвращения крупных

собственников. Крестьянские восстания против большевиков вспыхивали с новой

силой. Зимой 1920/21 г. организовались десятки «повстанческих армий» в том

числе в Западной Сиби­ри, Тамбовской и Воронежской губерниях. В январе 1921

г. крестьянская армия под руководством эсера Антонова, насчи­тывающая 50 тыс.

человек, захватила всю тамбовскую губернию. Программа этого восстания,

принятая в мае 1920 г. кре­стьянским губернским съездом в Тамбове, включала в

себя свержение коммунистической партии, созыв Учредительного собрания на

основе всеобщих выборов, власть Временного пра­вительства, состоящего из

представителей всех партий и орга­низаций, боровшихся против большевиков,

передачу земли тем, кто ее обрабатывает, прекращение продразверстки, отмену

де­ления народа «на классы и партии». В мае 1921 г. генерал Тухачевский,

ранее в период советско-польской войны дошедший с Красной Армией почти до

Варшавы, во главе 35 тыс. человек, усиленных отрядами специальных войск ВЧК,

имевших на во­оружении сотни артиллерийских орудий, броневики и самоле­ты,

выступил на подавление антоновского мятежа. Красной Ар­мии понадобилось

несколько месяцев, чтобы «усмирить» об­ласть. «Выселяли» целые деревни.

Весной и летом 1921 г. на Волге разразился жуткий голод. После конфискации

предыдущей осенью излишков у крестьян не осталось даже зерна для следующего

посева, к этому добави­лись сильная засуха и разрушительные последствия

граждан­ской и «крестьянской» войн. Несмотря на принятые (слишком поздно!)

меры — создание Всероссийского комитета помощи голодающим и обращение к

международной помощи (органи­зованной «Америкэн Релиф Администрейшн»— АРА»),

от голо­да погибло более 5 млн. человек. К этой цифре следует приба­вить 2

млн. умерших от тифа в 1918—1921 гг., 2,5 млн. убитых в первой мировой войне

и миллионы жертв гражданской вой­ны (по разным подсчетам, их число колеблется

от 2 до 7 млн.). В начале 1921 г. положение в городе было не лучше, чем в

деревне. По-прежнему крайне не хватало продовольствия. Последствия неурожая

сказались и в промышленности: производительность труда в некоторых отраслях

снизилась на 80% по сравнению с довоенным уровнем. Многие заводы закрылись

из-за нехватки топлива. В феврале 1921 г. остановились 64 са­мых крупных

завода Петрограда, в том числе Путиловский. Ра­бочие оказались на улице,

некоторые из них уехали в родные деревни в поисках пропитания. К 1921 г.

Москва потеряла по­ловину своих рабочих, Петроград —2/3. В 1921 г. русский

про­мышленный пролетариат составлял всего около 1 млн. человек. 600 тыс.

фабрично-заводских рабочих служили в армии, 180 тыс. из них были убиты, 80

тыс. состояли в «продотрядах», очень многие начали работать в «аппарате» и

органах нового государства. За годы гражданской войны резко уменьшилось число

го­родских жителей (составлявших в 1913 г. лишь 18% населения). Большинство

из 2 млн. русских эмигрантов были горожанами. В основном это были люди из

имущих классов старой России, а также представители свободных профессий и

интеллигенция — самая «европеизированная» прослойка русского общества. В

1917—1921 гг. крупные города не только опустели, но и изме­нились по своей

социальной структуре. Демографические дан­ные по Москве и Петрограду 1920 г.

говорят о снижении уров­ня экономической и культурной элиты, сокращении числа

ра­бочих, уменьшении количества торговцев и ремесленников и одновременно с

этим об удивительной выживаемости таких маргинальных категорий, как лакеи,

курьеры, посредники и другие, которым был на руку царящий беспорядок и

которые наживались на небольших и крупных сделках черного рынка. Лишь одна

социальная категория действительно увеличилась: стало больше государственных

служащих, поскольку основным работодателем было государство. К этой категории

примкнула «рабочая интеллигенция», множество мелких чиновников из

дореволюционных учреждений, а также представители бывших правящих классов,

которым удалось благодаря своему образова­нию найти работу и хотя бы

временное убежище. Для больше­вистского режима эта категория служащих была

ненадежной из-за ее «непролетарского» происхождения. Впоследствии оно станет

для этих людей причиной крупных неприятностей. Клеймо «из бывших» стереть

было невозможно.

Литература

1. Н. Верт “История Советского государства” М.: Прогресс-Академия, 1994.

2. “Хронология российской истории” под рук. Франсиса Конта, М.:

“Международные отношения”, 1994.

3. Формирование командно-административной системы. Сб. статей. М., 1992.